Современная размерность истории: исторический топос со-бытия

• 1. Истории и история
• 2. Начало с конца: христианство и историческая перспектива
• 3. Субъективность, трансцендентальное означаемое и историческая размерность эйдетической сферы
• 4. Современность исторической размерности
• 4.1. Точка маятника Фуко истории
• 4.2. Со–бытие «Проекта Революции в Нью-Йорке»
• 5. Со–бытие истории

ТЕЗИСЫ. История «начинается» с конца истории: историческое измерение человека в той целостности, которая даруется присутствием телоса. Более того, история «дается» сразу как полное присутствие всех четырех причин, о которых говорил Аристотель. Топос же начала истории — это событие христианства, и именно в этом пространственно-временном топосе есть возможность исторической сферы, как сферы со–бытийности человека. «Достижение» истории своего конца, вернее «исчерпание», распыление исторической сферы есть процесс, который связан с невозможностью функционирования «субъективной» матрицы в той ситуации, когда нет возможности обрести единство эйдетической сферы через единство трансцендентального означающего исторического процесса. Современное положение, которое характеризуется как утрата единого смысла и единой перспективы, раскрывает со–бытийность исторического горизонта. История–как–бытие есть истории–как–«со–бытие».

1. Истории и история

Когда Ф. Бэкон в своей классификации человеческих познаний в общей рубрики «память» выделяет в «подразделе» гражданской истории историю церковную, он не только фиксирует новую, доселе незримую для научно ориентированного познания, перспективу человеческого самопостижения, а именно, историческое постижение человека, но при этом и выделяет ту матрицу, которая развертывается в само историческое постижение, матрицу, которая была произведена на свет христианством. Естественно, это не значит, что историческая перспектива не была видна совсем до Бэкона, или что, вообще, истории не было. История предстает перед Бэконом как один из способов самопознания человека и [72] человечества. Историческая перспектива есть отныне та сфера, которая, пересекаясь с другими сферами, формует топос современного человека, а значит и определяет его к его определенной/ о–пределенной конфигурации со–бытия. Бытие же человека есть всегда место, в котором познание, как известно, играет не самую последнюю роль. Выделяя три основные способности человека, Бэкон отводит памяти, которая как раз и занимается историей, «почетное» первое место. Матрица же, которая контролирует и которая генетически является источником исторического самопостижения человека, есть история церкви. Бэкон выделяет следующие виды церковной истории:

1. история церкви;
   
2. история пророчеств;
   
3. история возмездий.
   

История церкви — конечно, история христианской церкви. Виды христианской истории суть взаимосвязанная и почти полная перспектива развертывания исторического горизонта человека. Наверное стоило бы расположить рубрики церковной истории немного в другом порядке, что более явно определило бы ту временную схему, которая и дает развертывание истории, а именно:

1. История пророчеств;
   
2. История церкви;
   
3. История возмездий.
   

История церкви есть по сути история христианства и притом истинного христианства, «как это себе представляет» Ф. Бэкон. То, что мы выделяем у Бэкона как матрицу всего исторического горизонта историю церкви, христианскую историю и, в конечном счете, само христианство, говорит не о том, что для Бэкона именно история церкви может выступать как образец любой истории, некоей историей по преимуществу 1, а скорее о том, что локализованное во времени начало «открытия» исторического измерения человеческого бытия совпало — и было следствием — с появлением христианства. Иными словами, христианство является причиной, «виной» того, что отныне мы видим человека лишь в исторической перспективе, и без нее человек не может претендовать на полноту своего бытия.
[73]

Античный мир не знал истории, по крайней мере в том смысле, в каком мы ее сегодня понимаем. Была, скорее, историография, которая не претендовала на существенность исторической перспективы. Речь шла о хронировании событий, и объяснения, дававшиеся историками этих событий не выявляли исторического измерения, но просто описывали случившееся, замыкаясь на ограниченном пространстве близлежащего. История была историей в первом смысле этого слова, на чем мы сейчас и остановимся.

Вообще существует два довольно близких значения слова «история». Различия значений могут служить иллюстрацией той «истории», которая была в античности, и той истории, которая является неотъемлемой частью и сферой современного человеческого со–бытия. Итак, история дается в двух значениях:

1. История как случай;
   
2. Собственно история.
   

1. Вначале разберем первый «вид» осмысления истории. Мы говорим, например, о каком-либо событии: «Со мной приключилась такая вот история…» И эта история есть то, что со мной приключилось, т.е. характеристика меня самого, а также характеристика того окружения, среды, в которой со мной это произошло. Рассказанная история характеризует и определяет меня самого и мое ближайшее окружение, причем дает это в синтетическом и временном единстве. «История как случай» есть определение моего топоса, моего места в нем. Она не дается в перспективе, выступающей за мое близлежащее. «История как случай» есть своеобразная «окрестность» точки-субъекта приключившейся истории. Взятая в более широком значении, история как случай есть история моей жизни, или, как например у Абеляра, история «моих бедствий». «История как случай» всегда локализована, во времени и пространстве, поскольку говорит лишь о моем близлежащем, дает мою связь с ним, соотносит меня с ним, но не более. События «истории как случай» есть подлинное со–бытие события, поскольку в этом событии нет подлинного и многомерного со–бытия. В идеале она, «история как случай», конечно, может принимать «вселенские масштабы», особенно если речь заходит о легендарных личностях, типа Александра Македонского, Цезаря, Конфу- [74] ция, Христа или Будды. Но для того, чтобы та же жизнь Христа стала не просто нравоучительно-назидательной историей его земного странствия, а неким исторически значимым событием, она должна выйти за свои «пределы» и стать «вселенски» значимой, т.е. уже быть включенной или вписанной в другой «вид» истории, в историю как таковую.

Постижении «истории как случая» было характерно для античности и для древности в целом. Античность, конечно, знала о том, что человек «странствует» во времени, обладая четко обозначенным временным отрезком этого странствия. Более того, народы имеют «биографию», иногда повторяя в своем временном движении — рождении, юности, смерти и т.п. — вехи человеческого жизненного пути. Но не стоял вопрос — и это, пожалуй, самое главное — о смысле, цели, о причине или причинах, закономерностях и т.д. случающегося в этом движении. Иначе говоря, античное постижение истории есть постижение довольно узкого контекста близлежащего, и это постижение не задавалось вопросами о смысле и значении как непосредственно происходящего в более общем пространстве, так и его ограниченного окружения. Античное постижение «двигалась» по бесконечному «кругу» 2 близлежащего, разорвав который и можно было бы «прорваться» в историческое измерение. Этот круг близлежащего замыкал человека и человечество на пребывании, некоем «вневременном» настоящем, которое лишь мимикрировало под временное движение. Все сказанное, конечно, не значит, что историческое измерение постижения человеческого бытия, которое «появилось» гораздо позднее, необходимым образом «истинно», а то, что «имела» античность, является неисторичным, а потому ложным. Речь идет о том, что историческое постижение, как и вся историческая сфера размеренности сущего (и, конечно, человека), если не случайно, то, по крайней, мере имеет «нижнюю» границу. Со–бытие античности было сконфигурировано таким образом, что в нем не было места истории как таковой. История — это необходимый «атрибут», измерение более позднего времени.

2. Но что такое история как таковая, собственно историческое измерение? Чтобы говорить о собственно истории необходимо [75] следующее. Прежде всего, история как таковая есть история, которая относится не к конкретному человеческому существу, а к человечеству вообще (место «человечество вообще» может занимать, конечно, отдельный народ, который, кстати, всегда задает определенную систему координат истории «человечества вообще», некий ракурс движения). Т.е. необходимо обладать «малыми собраниями» 3, в которых индивид играет лишь относительную роль, значимость. Причем, для возникновения собственно исторической сферы со–бытия нужно «ощущение» неразрывности индивидуальности и тех эйдетических структур, которые мы уже означили как «человечество вообще». Человек должен «воспринимать» и постигать себя через эйдетические структуры, «ощущать» временное и сущностное развертывание этих эйдетических структур как свое личное, как то, что со–участвует, со–действует вместе с ним в «общем» пространстве. История как таковая невозможна без со–гласования индивида и эйдетических структур «человечества вообще». Индивид должен себя «терять» в некоем «общем», которое, однако не есть чистая эйдетика, наподобие эйдосов Платона или единого Плотина, а есть пространство со–участия, в которое индивид входит, и которое он формирует своим существом и своей активностью.

Далее, история — это не нечто лишь реально данное. Необходимо отличать то, что происходит, что случается как с конкретным человеком, так и с человечеством вообще, от понимания этого происходящего, или реальную данность и данность эйдетическую. История вообще в большей степени чем «история как случай» есть то, что «принадлежит» к эйдетическим структурам, поскольку она со–относится не сколько с реальным индивидом, а сколько с теми эйдетическими сущими (структурами, надстройками, суперструктурами и пр. — государство, общество, культура, наука и пр.), которые объемлют индивида, над ним «возвышаются», не всегда обладая при этом «фактичностью» реально представимого. Она не есть нечто реальное, что случается во временном странствовании человека или даже этих эйдетических структур, а то, как это реальное может быть развернуто в эйдетической сфере. История есть определенная размеренность эйдетической сферы, ее форма. Именно поэтому мы можем по [76] крайней мере представить или рассуждать как отсутствие (древний мир) так и конец (современность) истории, ибо речь идет не об отсутствии или прекращении реально происходящего, случающегося, а о определенной эйдетической размеренности, конфигурации происходящего. Со–бытие как «тотальность» осуществляется и может, следовательно, быть постигнутым как в исторической перспективе, так и без оной. «Бытие как история» может иметь свое начало, так и свой конец.

Вместе с тем эйдетическая сфера не есть нечто трансцендентное реально происходящему. Речь идет о со–бытийности всего сущего. Конфигурация эйдетической сферы со–участвует и со–гласуется с реальностью, и, соответственно, «историческая конфигурация» эйдетической сферы изменяет саму перспективу и направленность со–бытия всего сущего. Со–бытие и, следовательно, бытие 4 любого сущего «принимает» иную форму, конфигурацию.

Для того, чтобы возникла и существовала история как таковая, необходима цель, которая формует саму возможность сферы историчности со–бытия события, дает временное зияние и перспективу. Цель является для исторического постижения одним из компонентов смысла этого постижения, поскольку через цель историческое событие приобретает значимость. Цель, естественно, лежит в эйдетической сфере, собирая в единство рассыпающиеся со–бытия «истории как случай» в единое со–бытие исторического события. Индивид и его «история» через телос, таким образом, обретают смысл и со–участие в едином пространстве, они со–участвуют и формуют не только чистую эйдетику, но и ту эйдетическую сферу, которая раскрывает со–бытие события в его многомерности. Вместе с тем цель, поскольку она есть реальное осуществление исторического движения, сплавляет в себе эйдетическую значимость этого движения и его реальную осуществленность. Цель, отодвинутая за пределы близлежащего, раскрывает это близлежащее, открывая его по направлению к будущему, делая близлежащее оформленным, цельным, поскольку полагает иное, грань внутри близлежащего. Таким образом, обращенность через телос в будущее с одной стороны делает событие открытым и, с [77] другой стороны, придает ему определенную цельность. Цель «формует» открытую цельность. Кроме того, обращенность через телос к будущему «говорит» об ином времени человеческого события (со–бытия), поскольку будущее является не только сосуществующим с настоящим моментом, но также «предшествующей» причиной настоящего, неким «прошлым» настоящего.

Историческое измерение, таким образом, через телос обретает свою «совершенность», «завершенность» и этим «обретает» существование и оформленность. Историческая размеренность человеческого бытия через телос возвращается к своему началу. Именно поэтому история «началась» со своего конца. Историческим измерением мы обязаны прежде всего христианству, а также тому ощущению крушения мира, которое характерно для поздней античности. Эти два момента для «открытия» исторического измерения являются наиболее существенным и довольно тесно взаимосвязанными. Поэтому мы остановимся на них более подробно.

2. Начало с конца: христианство и историческая перспектива

Одной из сущностных «составляющих» христианского учения является учение о грядущем возмездии и Конце света. В христианстве человек и человечество (существенно, что телос и одного и другого при этом совпадают) обретают отстоящие от самих себя и близлежащего смысл и цель — то, что не мог дать человеку античный мир. Человечество и человек, постигнутые через призму подобного учения, обладают смыслом, который отнесен в будущее будущего. То, что человек может обрести свою определенность через оценку — когда можно сказать, счастлив ли он или нет — после смерти, когда расставлено все на свои места в уже окончательном порядке, об этом знали еще в античности. Но то, что определенность человек получает не после смерти, а в то «время», когда произойдет Последний Суд, т.е. не в близлежащем времени, а когда время, собственно говоря, кончится — это существенно новое внесенное христианством. И дело не в том, что окончательная определенность (в христианстве, конечно, это со–отнесенность с Богом), может изменить «предварительную» определенность, а праведник может стать грешником. Мы обращаем внимание, главным образом, на то, что определенность отнесена в будущее будущего, а не просто в будущее, которое является и «частью», и [78] измерением возможности настоящего. Кроме того, Страшный Суд является концом истории человечества, подводя окончательный итог творению Господа. Время не имеет возможность «закруглиться» в вечном возвратном движении «близлежащего» античности, а является однонаправленным движением, идущим из прошлого в будущее. Бесконечный «круг» античности разрывается но для того, чтобы уступить место не бесконечности прямой, а ограниченности «отрезка».

Без сомнения, эсхатология христианства явилась «созвучной» ощущению краха и конца, которое ощущала поздняя античность, и, возможно, поэтому 5 христианское вероучение смогло завоевать Римскую империю. Стоит отметить, что первоначально эсхатологические ожидания были экзистенциальными переживаниями ближайшего второго пришествия Христа и возмездия, т.е. они еще не выходили за рамки античного близлежащего, они скорее конфигурировали матрицу возможности исторического измерения, чем формировали данную эйдетическую сферу. Именно поэтому было бы ошибкой утверждать, что христианство, особенно в его первоначальном варианте, сразу и окончательно инкорпорировало историю в постижение человека и человечества. Оно, христианство, скорее создало ту конфигурацию со–бытия события, которое не может быть «полным» без исторической сферы. Исполнить это со–бытие в его развернутом виде — дело уже того времени, когда само христианство стало «клониться» к закату, оставив, впрочем, сменившему его и спешившему похоронить его научному воззрению, свой «взгляд» на сущее, свою перспективу, «оптику» и свои горизонты и конфигурацию со–бытия.

Следующей чертой христианства (здесь, конечно, оно не столь оригинально), которая сформовала конфигурацию исторической сферы, было представление о всеведении, всезнании Творца, от века знающего пути человечества. Иными словами, был План Бога, и соответственно то, что происходило в истории, не было случайным, а имело от века определенный смысл. Этот смысл был также связан с определенным (Страшный Суд) телосом истории и, по сути, связка телоса и причины (Бог) предустановленного движения составляли смысл. Человек и человечество, таким образом, в данной схематике необходимым образом оказывались в истори- [79] ческой перспективе, а сама эта историческая перспектива формовалась смыслом, который был вынесен за пределы близлежащего.

Начиная данную статью с бэконовской классификации, мы, говоря о матрице исторического постижения, имели в виду генетическую близость и родство исторической перспективы и христианства. Научное постижение, которое, без сомнения, оформил Бэкон, с необходимостью исторично, особенно если это касается постижения самого познающего, человека. У Бэкона — если, конечно взять «лозунг», а не реальное осуществление этого «лозунга»-проекта 6 — историческое постижение охватывает в своей совокупности даже естественную историю, т.е. гораздо более сущностно и всеобъемлюще, чем даже у более поздних «отягощенных» историческим подходом мыслителей. Возможно, введение Бэконом рубрики естественной истории, которая включает в себя и историю небесных явлений, и историю земли и моря есть отражение общего синтетического стремления бэконовской классификации «срастить» уже к его времени зияющую пропасть между миром человека и природой.

Итак, историческое измерение в созданной христианством схематике имело следующие формующие причины: цель и начальную причину своего развертывания; телос и начальная причина исторического движения «замыкались» на фигуре Бога. Бог в данной схематике «гарантировал» ее нормальное функционирование и взаимоувязку составляющих компонентов. Данная схематика, матрица, образно выражаясь конфигурация «взгляда», оказалась настолько «мощной» и живучей, что с успехом пережила крушение своего краеугольного камня. Место «умершего» Бога занимали другие «персонажи» 7, но функционирование матрицы оставалось в общих чертах неизменным до самого последнего времени.
[80]

3. Субъективность, трансцендентальное означаемое и историческая размерность эйдетической сферы

Итак, можно суммировать следующее: мы выяснили, что

1. история есть лишь определенная перспектива, «взгляд», свойственный человеческому познанию в определенный, опять же, «исторический» момент. Эта перспектива имеет свое историческое начало, а также причину своего возникновения;
   
2. история есть вид, конфигурация эйдетической сферы, которая через со–бытийность бытия пронизывает и реально происходящее;
   
3. причиной возникновения исторической перспективы, и, следовательно, всей сферы исторического свершения, явилась инкорпорация христианской доктрины, сформировавшей, благодаря свойственной христианству эсхатологии и учению о предустановленном плане, определенную историческую перспективу человеческого события (со–бытия);
   
4. история есть эйдетическое образование, связанное с возникновением «человечества вообще»;
   
5. историческая перспектива рождается при «совмещении» и пересечении двух «контекстов», окружений-определений — определения-контекста человека и человечества;
   
6. функционирование исторического «взгляда» и самой исторической матрицы предусматривает «завязку» телоса и начальной причины на фигуре Бога;
   
7. фигура Бога может замещаться, при этом функционирование исторической матрицы (сама конфигурация исторического «взгляда») не претерпевает существенных изменений.
   

Все вышесказанное обеспечивает единство исторического измерения, исторической перспективы и размерности исторической конфигурации со–бытия. Действительно, исторический «взгляд» выявляет единство направления, причины, смысла и цели. Это единство обеспечивалось в христианстве, как в той доктрине, которая «породила» историческое измерение, фигурой Бога. Бог гарантировал единую цель, смысл исторической размерности. С [81] исчезновением, «смертью» Бога, которая произошла гораздо ранее того момента, когда о ней с помпой возвестили Штирнер и Ницше, исчезла связующая крепь системы, но система продолжала функционировать, замещая фигуру Бога на иные «сущности». Историческое движение как определение человека и человечества, как «история-случай», взятая во всемирном масштабе с добавлением смысла случающегося, через этот смысл выявляет систему означивания. Историческое событие имеет смысл, то есть обладает, вынесенной за рамки происходящего, формующей причиной. В историческом движении всегда вырисовывается нечто, что через историческое событие означивается. Означаемое исторического развертывания есть трансцендентальное означаемое, причем трансцендентальное означаемое должно, по своему определению быть одним. Историческое событие в ракурсе наличия трансцендентального означаемого должно и может иметь единый и однозначный смысл, который вбирает в себя все смыслы происходящего и примиряет их между собой. Даже если в системе в той или иной степени присутствует определенный дуализм, как например в гегелевской системе или системе марксизма, он все равно «снимается» в общей, примиряющей противоположные смыслы «точке».

Иными словами, историческое измерение эйдетической сферы стремится всегда выявить ту точку, которая подобно точке на горизонте, обеспечивает сходимость и определенное перспективное единство всей эйдетической сферы, а значит и всей конфигурации со–бытия. Эта матрица и была как раз сформована христианством, которое явилось подлинным «создателем» исторической размерности эйдетической сферы. Подобная система, а именно система (эпистема, конфигурация и размерность «пространства» знания и со–бытия) исторической размерности эйдетической сферы может существовать лишь тогда, когда можно обнаружить или хотя бы постулировать наличие трансцендентального означающего, обеспечивающего единство перспективы исторической размерности. Она будет функционировать лишь тогда, когда можно согласовать или объединить все смыслы событий в общем «пространстве».

Современное же положение таково, что мы не можем выявить ни общее единство эйдетической сферы, ни даже единство перспективы этой сферы. Началом и причиной этого положения явля- [82] ется несколько причин. Прежде всего, история стала не просто ощущаться или переживаться, обеспечивая через эк–зистенциальность эйдетической сферы историческую конфигурацию этой сферы со–бытия события 8, а стала «предметно-наглядной», если использовать термин Хайдеггера, то пред–ставлением. «Сумерки», «закат» бога и богов начинается именно тогда, когда возникает субъект, замещающий в конце концов место бога, становящийся той «точкой схождения», обеспечивающей перспективное единство конфигурации современного со–бытия, и берущей на себя ответственность за судьбу этой конфигурации. Возникновение субъективности связывается, как правило, с именем Декарта, 9 В отношении же «открытия» истории как «субъекта», как наглядно пред–ставленной, «пальма первенства» принадлежит Р. Бэкону. Историческая размерность человеческого существования стала зримой, естественно, гораздо ранее Бэкона, но именно Бэкон, «соединил» представленность 10 с историей, связав историческую размерность с субъективностью. С этого времени историческая размерность эйдетического горизонта со–бытия тесно связана с субъектом, его местом, его осмыслением и данностью в общем «пространстве» со–бытия события. С этого же времени субъективность как матрица репрезентирует историческую размерность эйдетической сферы со–бытия, поскольку функционирование трансцендентального означаемого опирается на представленность представления, свойственную субъективности. Само же трансцендентальное означаемое, которое формует не только историческое измерение, но и его единство, обеспечивает причинную со–пригнанность исторических событий между собой и с самим трансцендентальным означаемым, функционирует как субъект.
[83]

Поэтому «судьба» исторической размерности эйдетической сферы тесно связана с «судьбой» субъективности и трансцендентального означаемого. Речь, без сомнения, не идет о том, что трансцендентальное означаемое есть субъект, а о том, что трансцендентальное означаемое функционально опирается на ту интеллектуальную матрицу, которая задана субъективностью. Функционирование «субъективной» матрицы и, соответственно, трансцендентального означающего возможны лишь тогда, когда есть возможность сохранения если не «чистого» единства, опирающегося на определенное «центральное» положение субъекта, то, по крайней мере, «кодового» единства субъектов, своеобразное удержание их в общем смысловом пространстве.

4. Современность исторической размерности

Современное интеллектуальное пространство можно характеризовать как пространство, где происходит изживание субъективности. Субъект как таковой поставлен под вопрос. Можно выделить несколько моментов-симптомов этого процесса. Первое, это гуссерлевская феноменология, которая говорит о том, что субъект как таковой должен быть еще конституирован, т.е. установлен, он не есть некая изначальная данность. Далее, к изживанию субъективности можно отнести и экзистенциализм М. Хайдеггера, осуществляющего прямую атаку на субъективизм европейской философии и метафизики. Особое место в этом процессе принадлежит структурализму и постструктурализму, в которых фиксируется «распыление» и децентрация субъекта и исчезновение трансцендентального означающего. К этой тенденции можно, без сомнения, отнести и психоаналитическое структурирование психики, пересматривающую схематику и положение рациональности, а значит и представленность субъекта и функционирование матрицы субъективности. Все это — звенья одной цепи. Следствием подобной тенденции в отношении исторической размерности является невозможность самого трансцедентального означающего, фундируемого субъективной матрицей и даже единства кода, могущего собрать «рассыпающееся» многообразие и количество смыслов случающегося. Отсюда вытекает невозможность удержания единства исторической размерности эйдетической сферы, утрата исторической размерностью того, что как раз и давало воз- [84] можность ей быть именно эйдетической размерностью, т.е. размерностью, контролирующую и конфигурирующую эйдетическую сферу.

Поэтому можно сказать, что современность находится в ситуации, когда возможно распадение единого смысла исторического события и исторического течения, и, следовательно, история как таковая оказывается поставленной под вопрос. Соответственно исчезает сама возможность говорить об истории как таковой, истории, как общей размерности и конфигурации эйдетического пространства. Есть много историй, историй, которые формуются и удерживаются как таковые каким-нибудь одним ракурсом, каким-нибудь одним «смысловым полем». Но, одновременно, это «смысловое поле» может существовать лишь при наличии других «смысловых полей», других ракурсов — «конфликт-взаимоположенность» Иных.

Современная ситуация (в отношении исторической размерности), когда утрачены единый «центрирующий» на себе субъект и единое трансцендентальное означающее, мы постараемся проиллюстрировать двумя сюжетами.

4.1. Точка маятника Фуко истории

Субъект, который по сути своей есть наследник и преемник почетного места Бога, и, соответственно, субъективная матрица вообще «получили» в наследство и ту «атрибутику», которая принадлежала в средневековой конфигурации Богу. Речь идет о «креативной» способности, способности к творению, творчеству. Субъект, который «трансформировался» в наше время «просто» в человека, замещая место Бога, беря ответственность Бога на себя, может присвоить себе и способность не только выявлять новое прочтение истории, новую интерпретацию исторического действия, но и делать это произвольно, по собственной «прихоти». Если это выразить «гегелевским» языком, то единичность может устанавливать произвольно законы истории.

Конечно, о том, что историю постигает тот, кто ее творит, было известно еще Дильтею, а еще марксизм (или тот же позитивист О. Конт) верили в то, что возможно познание (а следовательно и прогнозирование-подчинение) исторического процесса. Речь, естественно, идет не об этом, поскольку все они «работали» [85] «серьезно» еще в системе, где не была ликвидирована возможность трансцендентального означающего. Речь идет о современной ситуации, а именно ситуации персонажей «Маятника Фуко» У. Эко.

История представляет собой определенным образом «препарированный» поток исторически расставленных событий. Эти события расставляются согласно определенной, заданной «сетки», заданной матрице, которая контролирует размещение этих событий, а также то, что и под каким углом зрения попадает в поле зрения историка. Эта же сетка задает меру значимости и интерпретации события. Расстановка же событий осуществляется согласно причинно-следственным связям, а также в согласовании с трансцендентальным означающим, которое контролирует как саму «сетку»-матрицу, так и причинно-следственные связи. Грубо говоря, в историческом горизонте все имеет свою причину и свое значение, но весь вопрос в нахождении этих причин и означаемого. В ситуации же, когда мы не имеем трансцендентального означаемого как такового, историческое течение представляет собой «текст» без смысла, текст, который может быть препарирован и интерпретирован как угодно. Удержать исторический горизонт можно, конечно, восстановив трансцендентальное означаемое, единый смысл происходящего: чем и занимаются персонажи Умберто Эко, пытаясь найти единый код исторического процесса. Ключ к этому коду исторического процесса задается таинственной историей ордена тамплиеров, а также найденной «зашифрованной» запиской.

Понимание исторического следа, исторического факта, который может быть интерпретирован и в процессе интерпретации обрести свой смысл, базируется на определенном предзаданном горизонте возможных смыслов. Любой исторический «факт» может быть проинтерпретирован иным, чем принято, способом, важно найти ту «точку опоры», неподвижную точку маятника, вокруг которой можно выстроить возможную интерпретацию. Неподвижная точка, точка «маятника Фуко», и есть «центрированная» точка трансцендентального означаемого, вокруг которой можно выстроить окрестность событий. Можно так, а можно и иначе. «Текст» исторического движения желает быть означающим, он не может выносить ситуации, когда история «говорит» лишь для того чтобы, что-то «говорилось», без смысла, [86] без значения, когда происходящее просто случается, происходит. Если прежние смысл и значение поставлены под сомнение, то «текст» истории все равно желает быть понятым, исторический горизонт, задавший современную конфигурацию со–бытия, еще имеет возможность «найти» свое трансцендентальное означаемое, свою «точку маятника», указующую направление, в котором может быть найден смысл случающегося.

Но дело все в том, что открытое направление сразу может стать реально трансцендентальным означаемым и начать процесс означивания и, следовательно, трансформации направления исторического процесса. То, что подобное возможно, мы могли убедиться на примере марксизма, когда трансцендентальное означаемое сформовало, «подогнало» под себя и изменило реальную историю. Отличие марксизма от «истории» У. Эко лишь в том, что если первый «делает» все серьезно, то «трое приятелей» у Эко, и, соответственно, сам Эко, не принимают вначале «свою игру» за реальную интерпретацию и обнаружение подлинного трансцендентального означаемого, за код исторического процесса. Но только «вначале». «Точка», топос трансцендентального означаемого будучи зафиксированным, создает само это трансцендентальное означаемого, для которого для того, чтобы быть формующим началом истории, вовсе не необходимо реальное существование, может изменить историческое течение событий: фантастические интерпретации, когда история прочитывается как План тамплиеров, «вступает» в реальный поток событий, и имеет шанс оказаться действительным «скрытым» и утерянным Планом истории. Нереальное, фантастическое по сути ни чем не отличается от любых «самых научных» исторических теорий. Мы можем в любой «точке» — комбинаторика текста истории может нам дать бесконечное количество связей, могущих нести смысл, который окажется трансцендентальным означаемым или его манифестацией — создать трансцендентальное означаемое, мы — подлинные и единственные творцы истории и можем по своему произволу изменять ее течение, причем во всеобщем масштабе.

4.2. Со–бытие «Проекта Революции в Нью-Йорке»

Чтобы пойти далее, мы воспользуемся другим примером — это «Проект революции в Нью-Йорке» Роб Грийе. «Проект» — тоже история, но история не «бытия», а «со–бытия». Историческая [87] разверстка со–бытия не может быть однонаправленной и обладать единым центром, который может «трансформироваться», как это случилось в «Маятнике Фуко» в трансцендентальное означаемое.

Нас в данном случае интересует со–бытийная конфигурация построения данного текста. Мы не будем анализировать данный текст, или его интерпретировать — он слишком открыт и поэтому любой может найти для него «точку маятника Фуко». Мы позволим себе лишь несколько штрихов, которые лишь добавят «со–бытийности» в со–бытие «Проекта».

В работе Роб-Грийе нет единства, которое чаще всего гарантируется «единством обложки» книги, как нет единой «точки наблюдения», гарантирующей связную текстовое оформление истории. События описываются «одновременно» с разных «наблюдательных пунктов». Позиция автора, описывающего случающееся, постоянно смещается и незаметно трансформируется в рассказ самих персонажей. Наконец, «реальность» описываемых событий переплетена с воображаемым миром повествующих «лиц». «Реальность» однопорядкова с фантазмом, бредом, мечтой и т.п.

Роб Грийе наверное один из немногих «корректно» описывает со–бытие события. Со–бытие не дается как рядоположенность сущих, оно есть не то, что установлено «изначально», а есть то, что со–формуется в «многомерном» пространстве, пространстве, в свою очередь, формующемся в ином временном континууме, где нет четко фиксированных прошлого, будущего и настоящего. Наконец, со–бытие события дается прежде всего в субъективной и эйдетических сферах 11, но не таким образом, когда есть возможность любого вида «центрации», создании привилегированного топоса, привилегированной телоса или перспективы. Топос со–бытия события открыт любым перспективам, любым центрациям, любым временным смещениям. И этот нелокализуемый топос со–бытия есть одновременно нелокализованный и нецентрируемый — трансцендентальное означаемое — топос современной истории.
[88]

5. Со–бытие истории

Выбранные два сюжета — «Маятник Фуко» и «Проект революции в Нью-Йорке» — своеобразная характеристика «состояния» исторического размерности, истории вообще, во-первых. Во-вторых эти сюжеты очерчивают «свойства», характеристики, размерность исторической размерности, а также ее связь с «фактичностью» происходящего и «конкретикой истории как случай». Современное же состояние в целом может быть описано как утрата незыблемости (если не утрата вообще) трансцендентального означаемого, и, соответственно, невозможность выявить некую однозначную линию исторической причинности. Соответственно, история как таковая, лишившись своей формующей причины, поставлена под вопрос — тезис о конце истории. И это, наверное, основное событие в истории истории: все остальное по сути лишь следствия. В свою очередь, «исчезновение» трансцендентального означаемого есть следствие десубъективации (децентрации, распыления и т.п.), т.е. того состояния, когда сам субъект поставлен под вопрос и нуждается в конституировании.

Иными словами, конец истории–как–бытия есть следствие конца незыблемого положения субъекта в любых его «ипостасях». Во-первых, это не так уж страшно, ибо исчезновение «истории как таковой не есть исчезновение «истории как случай», которая есть и будет всегда, ведь, в конце концов, люди всегда будут рассказывать друг другу истории. А во-вторых, конец «истории вообще», данной как история–как–бытие, не есть конец «истории вообще». Дело скорее в том, что постижение исторической размерности нуждается в определенной корректировке.

Историческая размерность изначально ориентирована на трансцендентальное означаемое, и нет нужды «убирать» эту ориентацию, тем более, что она все равно при функционировании эйдетической сферы в современном ее состоянии как телос этой сферы необходимым образом восстанавливается. Эйдетическая сфера не может вынести бессмысленности происходящего, мы всегда будем находить смыслы. Но необходим пересмотр тех «свойств», характеристик, которые мы приписываем исторической размерности.
[89]

Прежде всего, историческая размерность, несмотря на то, что она есть эйдетическая размерность, касается не только «малых собраний», но и конкретно каждого человека, его субъективности. Историческая размерность будучи размерностью эйдетической сферы не может быть дана изолировано. «Бытие вообще» не дано изначально и изолировано, оно вписано в структуру со–бытия и через него получает свою определенность. Бытие–как–история подчиняется той же схематике: оно получает свою определенность, само «бытие» через процесс конституирования со–бытия события. Размерность же со–бытия события иная. И мы попытаемся в конце статьи наметить основные ее «характеристики» в отношении исторической размерности.

История–как–со–бытие «повторяет» общую структуру со–бытия. Со–бытие дается как со–гласование (взаимосогласование) и со–конституирование сфер — «внеэйдетическая реальная данность», субъективность, и эйдетика — реальности, любое «бытие». «Зыбкое» положение трансцендентального означаемого вызвано тем обстоятельством, что понятие смысла события ориентировано на однозначность (или, по крайней мере, на однозначность кода, некое кодовое единство) и определенную предзаданность. Любое сущее, любая сфера со–бытия находится в процессе постоянного взаимоконституирования, со–гласования, поэтому не может быть дано нечто незыблемое, центрированное или привилегированное. Любая «незыблемость» должна еще быть конституирована, она дается интенционально. Т.е. мы можем говорить не о бытии любого сущего, а интенциональности, направленности на бытие со–бытия события. Это же верно в отношении смысла, и в отношении смысла исторического горизонта: он интенционален, корректнее говорить не о смысле, а о направленности на смысл. При этом необходимо учитывать, кем и как устанавливается смысл. Смысл устанавливается в том числе в субъективности, поэтому он подчиняется «характеристикам» этой сферы: интенциональность, сущностная нелокализованность, креативность (План истории всегда может быть создан) и проброшенность не только в будущее (будущее будущего, прошлое будущего и пр.), но и в прошлое (прошлое будущего, прошлое прошлого и т.п.). Смысл не есть интенциональная данность эйдетической сферы, он обретается как раз при со–гласовании всех [90] сфер, поэтому он со–гласуется, принимая на себя сущностные характеристики, со всеми «агентами» со–бытия события.

Далее, историческая размерность «наполнена» временем. Со–бытие события вообще временно, но само время «проходит» процесс со–гласования. Время со–бытия не является сквозным и линейным, оно также есть процесс взаимоконституирования сфер реальности, но, прежде всего, процесс взаимоконституирования самих времен. Изначально дано не какое-либо временное измерение, но со–временность всех времен. Процесс конституирования временной определенности открыт движению в любом «временном направлении», а относительно исторического процесса мы можем говорить, что прошлое происходит сейчас, ибо смысл прошлого деяния может быть создан как сейчас, так и в будущем, которое мы, планируя, делаем будущим настоящего.

Трансцендентальное означаемое в подобном ракурсе, лишаясь однозначности и любого репрессивно-привилегированного положения, оказывается означаемым, которое должно (и поэтому может) быть конституировано, но конституирование его никогда не заканчивается, оно есть интенциональность трансцендентального означаемого, «направленность на» трансцендентальное означаемое. Цель, План, Смысл истории со–бытия события развертывается как интенциональное движение. Место фиксированного положения дается направленностью на фиксацию, которая должна еще конституировать, оправдать и создать эту фиксацию, это привилегированное положение. При этом необходимо учитывать, что любой топос со–бытия всегда нелокализован, всегда ускользает от любой определенности, всегда «в пути», всегда требует креативных усилий по своей «относительной» фиксации.

Таким образом, история как со–бытие дает нам иную размерность эйдетической сферы. Прежде всего, история, данная в ракурсе со–бытия, дается именно как со–бытие, т.е. как процесс постоянного и непрерывного взаимоконституирования и направленности на это констируирование. Далее, этот процесс не может быть однозначно локализован ни во временной размерности, ни в смысловой определенности. Историческое событие в ракурсе со–бытия всегда рискует быть утерянным, и лишь ее со–бытийность (прежде всего со–бытийность с нами, живущими «здесь» и «теперь», и, одновременно, в «не–здесь» и «не–теперь» смысловом топосе со–бытия) дает событию состояться, быть со- [91] временным, а значит со–временным. Само историческое событие, ставшего в со–бытийном горизонте событием нашего со–бытия, борется и обретает свое бытие, свой смысл, свою цель.