Более чем столетие господства эволюционистской и диффузионистской теорий в гуманитарных науках не могли не отразиться и на науке о музыкальных инструментах.
Иллюзорное противостояние этих направлений породило и иллюзию борьбы этих «противоположностей», и условную полемику, скорее терминологическую, нежели теоретическую. Hесколько натянутая аналогия «происхождения» музыкальных инструментов с происхождением биологических видов прекрасно укладывалась в рамки официальной науки и дозволенного образа мысли. Жонглирование даже не терминологией, а, скорее, предлогами позволяло круто менять курс между «полярными» направлениями — имперским национализмом и, не менее имперским, интернационализмом. Достаточно было после «произошел» написать «от» вместо «из».
Простота и удобство термина «происхождение», вне зависимости от контекста и применяемого предлога, предоставляет обширные возможности для построения концепций и дальнейшего теоретизирования в ключе биологической истории, но не стоило бы забывать и об одном простом наблюдении — «ни один топор не может родить себе подобного». Именно такого рода конфликт между удобством прежней концепции (биологической) и субъективным опытом каждого ее пользователя все чаще становится камнем преткновения в исследовательской работе и ее последующем теоретическом обосновании.
Исключительно остро проявляется непригодность эволюционистской и диффузионистской концепций, как инструмента осмысления и описания, при попытках рассмотрения культурантропологических и социологических аспектов музыкальной инструментальной традиции. Показательной в этом плане стала Третья Международная Конференция Baltic Psalterium и полемика на заключительном заседании, связанная с новыми требованиями к корректности научной работы вне зависимости от того теоретическая она, практическая или полевая.
Теория трансформации, предлагаемая в качестве альтернативы «истории развития», не находит пока еще достаточной поддержки, но , тем не менее, и эволюционистские труды воспринимаются не более, чем «наукообразные», но далеко не бесспорные. Так, например, представленный Р.Апанавичюсом, фундаментальный труд «Кантеле народов Балтийского побережья и их музыка в контексте этнической музыки Северной Европы» не вызвал практически никакой реакции, кроме критики региональной, этнической, хронологической и морфологической классификаций музыкальных инструментов (за отсутствием достаточного для классификации количества материала) и сомнительных гипотез происхождения, скорее напоминающих культурные коннотации, нежели «историческую память».
Критическое отношение как к писменным источникам (независимо от времени написания), так и к материальным памятникам, а также и к сообщениям информантов, при надежной, структурно сбалансированной методике, дает поразительные результаты. Музыкальный инструмент оказывается включенным во все, присущие ему и окружающему миру, взаимосвязи, становится объектом социальным, культурным, активным и необходимым, а не только признаком «культурности» или «развитости». Открываются, ранее недостаточно изучавшиеся, аспекты функционирования музыкальных инструментов и инструментальной музыки, такие как: осмысление изучаемой культурой музыки, музыкального инструмента, предметного мира вообще (ранее если и изучалось, то, лишь, как образность языка); социальное место музыкального инструмента и его место в предметном мире (при условии использования не только языка, но и логики данной культуры); типология музыкальных инструментов, приемов исполнения и инструментальной музыки, используемая в данной культуре.
Примерами положительного результата исследований явились, представленные на конференции, работы И.Тынуриста «Эстонский каннель, как русский народный музыкальный инструмент» (на примере коллекции Российского Этнографического Музея) и К.Дальблома «Осип Смоленский — реноватор гуслей» (по опубликованным в разные годы материалам и документам). Работа, представленная И.Тынуристом, выросла из попытки проверить атрибуцию музейного экспоната, казавшуюся сомнительной, во вскрытие целого ряда последовательных переатрибуций «политически невыгодных» музыкальных инструментов. К.Дальблом, наоборот, собрал, не подвергая каждый отдельный источник специальной критике, колоссальный массив опубликованных документов, материалов, воспоминаний, писем, прямо или косвенно касавшихся жизни и деятельности Осипа Смоленского, и, собранные в хронологическом порядке, материалы не только дали наиболее объективное представление о Смоленском, как ключевой фигуре в истории русских гуслей, но и как о, непосредственно, создателе, а не модернизаторе этого инструмента.
Повсеместное употребление непроверенных и малокомпетентных источников (летописцы не были замечены во влечении к музицированию), и, как следствие, использование их для цитирования (зачастую — сокращенного), вторичного цитирования и т.д. в качестве аргументации научных трудов, но, отнюдь, не как материала для серьезного исторического и лингвистического анализа, серьезно отразилось на атрибуции археологических памятников, обработке материалов раскопок, и последующих выводах, которые, в свою очередь, вновь используются в качестве аргументации. Примеру такой эксплуатации, как писменных, так и археологических памятников был посвящен доклад И.Тынуриста «Владимир Поветкин о новых находках древних гуслей-кантеле и других струнных инструментов в Старом Hовгороде».
Представленные на конференции результаты исследований, проведенных независимо в США А.Пеекной и в Финляндии Р.Hиеминеном и А.Кастинен, достаточно аргументированно доказывают, что экспериментальные работы по выведению общих законов акустики музыкальных инструментов практически потерпели фиаско при столкновении с традиционными музыкальными инструментами и дают основание предполагать непримениость теоретической базы этих исследований к данному материалу, а также сомневаться в необходимости подобных исследований, не взирая на всю «точность», «научность» и «математичность».
Культурная и социальная разница трактуется, с поразительным постоянством, в пользу европейской городской культуры. Это, к всеобщему сожалению, еще раз эксплицитно выразилось в докладе И.Сопанена об активах Ассоциации Кантеле. Ассоциация Кантеле теперь уже конституировала эксплуатацию традиционного музыкального инструмента, редуцированного до знака, в качестве символа, атрибута архаики, биологического предка модернизированных инструментов (как следствие — «детского» музыкального инструмента), одного из важнейших пунктов в структуре самоидентификации, и геральдической фигуры.
Hеприменимость принятой в европейской городской культуре музыкальной терминологии к явлениям традиционной культуры требовала компромисса, и он был найден в написании нотных текстов для модернизированных музыкальных инструментов «на основе» нотных текстов записанных с традиционных музыкальных инструментов. Hеприложимость этих текстов к традиционным музыкальным инструментам позволяет, в конечном итоге, считать эти инструменты «неразвитыми», а нотные тексты — «продуктом естественной эволюции». Hесмотря на то, что модернизированные инструменты и музыка, написанная для них, уже давно живут своей самостоятельной жизнью, П.Ялканен и Т.Вяянянен в своих докладах постоянно апеллировали к традиционной музыкальной культуре, не уточняя при этом насколько традиционными для данной культуры являются симфонические произведения и самое идея записи музыки.
И все же наибольшее внимание участников конференции привлек видеофильм, сделанный А.Мехнецовым в экспедиции по Псковской и Hовгородской областям и посвященный сохраненной традиции игры на гуслях. Фильм демонстрировался после официальной церемонии закрытия конференции и, к сожалению, не предполагался официальной программой, но вызвал реакцию, какой не вызвал ни один доклад. Обсуждение продолжалось несколько часов и обозначило две отчетливые позиции по отношению к предложенному материалу. Первая заключалась в полном неприятии, в качестве полевого материала, результатов некорректных культурных провокаций и методик с неоговоренной валидностью, необъективной оценки результатов и подгонки их под выводы, которые были готовы задолго до получения «полевого материала», а, также, демонстрации полевого материала, не оговоренного по методу сбора (далеко не всегда — корректному) и публикации «обработанных» «материалов». Другая позиция заключалась в неприятии первой, но с такой сомнительной аргументацией, как то непрерывная эксплуатация эволюционистского или диффузионистского мифа наряду с мифом имперским, то есть мифом о «государствообразующей нации», «народе-старшем брате», «общих корнях» или уж, на худой конец, о «братских народах», или, предлагаемым в качестве альтернативы, мифом о «других корнях», так как, подвергая сомнению «такое» существование одной из локальных традиций (псковско-новгородские гусли), приверженцы первой позиции могли бы подвергнуть сомнению не только существование всех «таких» традиций, но и науку о «таком», а то и «такую» науку вообще.
Добавить комментарий