Пространство звука в эпоху высоких технологий

[193]

Сначала, прежде чем перейти к разбору звука в контексте описания современного социального пространства, мне бы хотелось затронуть тему исторического и мифологического отношения к звуку, однако эта тема будет преломлена через призму использования технических средств. Здесь речь пойдёт о своеобразной космологии музыкальных инструментов 1.
[194]

В большинстве культур музыкальные инструменты даруются людям богами. Например, свирель в Древней Греции — это традиционно инструмент Пана. В то время как изобретение арфы приписывается Гермесу или Амфиону.

Разные группы инструментов соотносились с разными сферами космоса. Так, струнные (арфа, лира, кифара и др.) олицетворяли надзвёздные сферы; это инструменты богов, муз, пророков, а также царей и жрецов. Инструменты, сделанные из металла (труба, горн), символизировали горные вершины, представляли музыку высшего сословия и рыцарства. Деревянные духовые (сиринга, най, свирель) — это музыка долин, инструменты простонародья, пастухов и ремесленников.

Арфа в различных культурах: древних средиземноморских, иудейской, христианской — символизирует сверхъестественный мир, эмпирей — наиболее высокую часть неба, наполненную светом и огнём; царство небесное, пророчество, небесную благодать, гармонию, чистоту, надежду, радость, любовь.

В древнем Египте создателем арфы считался бог мудрости, счёта и письма Тот, а небесным покровителем арфистов был златокрылый бог света Гор.

В северной части Центральной Африки были обнаружены инструменты, которые исторически восходят к арфам Древнего Египта, кроме них на этой территории были найдены антропоморфные арфы нгабака, олицетворявшие духов, которые вызывал музыкант, — как правило, колдун, знахарь или прорицатель. В древнегреческой мифологии на лире (местной разновидности арфы) играл Орфей. Звуки лиры могли пробудить любовь, изменить течение рек, заставить двигаться леса и горы, усмирить диких зверей… Магической силе игры Орфея покорялись боги, люди и вся природа. Кроме того, лира — символ светлого ума и достоинства, на ней играет мудрый, добрый и великодушный воспитатель героев кентавр Хирон.

В иудо-христианской традиции арфа — это инструмент, славящий Бога, инструмент пророков. Ангелы, играя на арфах, воплощают в звуках небесную радость и гармонию. Это инструмент царя Давида: став царём и первым жрецом, он ввёл музыку в религиозный обряд и создал гимны богу Яхве. Арфа, сопровождавшая его пение, называлась псалтирь (псалтерий) (греч. psalterion, от psallo — [195] дёргать, щипать струны); другой вариант такой арфы называется гусли.

В геральдике арфа олицетворяет созерцание, достоинство, чистоту.

Барабан в древних культурах символизирует древо мира; тайную силу; вибрацию космоса, небес, Земли; соглашение, сообщение связь; восторг, экстаз; радость, веселье; тщеславие; молнию, гром; культ государства; экзекуцию; погребение… По представлениям древних, барабанные ритмы подобны движению и музыке звёзд и доставляют наслаждение богам и богиням. С древности барабан использовался как сигнальный инструмент, сопровождал военные шествия, а также ритуальные танцы и религиозные обряды. Считалось, что барабан имеет огромную магическую силу: под грохот барабанов зазывали грозу, долгожданный «урожайный» дождь.

Одним из старейших ударных инструментов считается тимпан — маленькая ручная литавра, или односторонний барабан, с кожаной мембраной, диаметром около 30 см. В иудео-христианской традиции тимпан был посредником между небом и землёй, под его звуки, как под звуки арфы, воздавали хвалу Господу, о чём нередко упоминается в Библии. Тимпаны возвещают радость; они громко бьют во время празднеств, но если на народ обрушивается горе, они молчат. Интересно, что на тимпанах играли преимущественно женщины: «Впереди шли поющие, позади играющие на орудиях, в середине девы с тимпанами…» (Пс. 67,26).

Первые колокола появились в Китае во втором тысячелетии до н. э. В древних оркестрах Китая колокола звучали вместе с литофонами. Колокол — символ земли, литофоны — воды. Конфуций назвал музыку колоколов и литофонов «созвучием великих совершенств». Колокола входили в оркестры, игравшие на службах Небу, Земле, Предкам и Духам — охранителям. В иудаизме Колокол — символ чистоты и невинности; по древним иудейским законам, девственницы должны были носить колокольчики. По мнению Г. Бидермана «Колокола во многих культурах древнего мира представляли собой музыкальные инструменты и культовое снаряжение, звон их созывал как людей, так и представителей сверхъестественного мира. [196] По этой причине колокола приобрели значение и характер культового символа 2».

В карело-финских рунах рассказывается о том, как Вайнямёйен, демиург, чародей и певец, создал музыкальный инструмент кантеле из хребта огромной рыбы. Однажды он опустился на гору, где его ждали все твари — люди и животные, хозяйка лесов и хозяйка воды, желавшие услышать музыку и поучиться праздничному языку. Волшебные звуки кантеле их зачаровали. Деревья научились шелестеть, река — журчать; певчие птички переняли прелюдию; одни звери взяли скрип колков, другие — звон струн; рыбы, высунувшие только голову; научились лишь шевелить ртом и остались безгласными. А человек усвоил всё, поэтому его песня проникает в душу и достигает жилища богов.

Во всех древних цивилизациях музыка была одним из главных элементов воспитания и входила в число наук, обязательных для изучения. Музыка непосредственно была связана с ритуалами. В Китае считали, что музыкой воспитывается благородство души.

Таким образом, звук музыкальных инструментов служил своего рода посредником между человеком и космосом. Он, по всей видимости, позволял особым образом выявлять, обозначать и организовать социальное пространство (например, выявить социальную иерархию).

Однако вернёмся к современности.

Когда идёшь по «Невскому проспекту», на глаза попадаются различные объявления, например:

Кинотеатр Аврора:

• — Это современная система звуковоспроизведения: DOLBY DIGITAL SURROUND EX
  
• — Это трёхслойный акустический прозрачный экран 100 кв. м.
  
• — Это новое проекционное оборудование последнего поколения…», и т. д.
  

Следует отметить, что не только кинотеатры, стремятся обновить свой арсенал демонстрационных средств, но и частные потребители стремятся обзавестись «домашними кинотеатрами» (DVD проигрыватель с аудио-видео ресивером, включающим DOLBY [197] DIGITAL декодер. Весь этот комплект порождает эффект объёмного акустического пространства + телевизионная картинка). Сейчас иметь дома такой домашний кинотеатр считается и модным, и престижным. Причины, по которым кинотеатры и частные потребители покупают дорогое оборудование, в принципе понятны: технологический уровень аудио- и видеопроизводства растёт. Поэтому аппаратура, на которой должно всё это воспроизводиться, также с необходимостью должна быть соответствующего качества; в противном случае зритель (слушатель) обречён воспринимать другую вещь. Целостность авторского проекта будет разрушена.

На мой взгляд, цивилизация обладает своим эстетическим набором ценностей, возможно, что это даже некая система знаков, в общем описывающая семиотическое поле благополучия: это идея чистоты как отсутствия примесей, где всё располагается точно на отведённом ему месте (идея идеального порядка), и конечно, идея скорости, сама по себе, а также в контексте доступности. Это сила и мощность. Это прозрачность и в то же время контрастность, идея поля, где всё можно потенциально сблизить, и чем парадоксальнее сближение, тем выше рейтинг события. Дело в том, что благодаря бренности материальной природы, мы не обладаем такой лёгкостью, свободой к манёвру, в описанном выше знаковом поле мы имеем дело с чем-то спекулятивным и произвольным. Звук же, по своей природе, — очень лёгкая и относительно дешёвая материя, в которой мы сегодня можем создавать и потреблять подобные «чистые вещи» в качестве некоего допинга и эталона нашего так себе бытия.

С философской точки зрения, это на сегодняшний день наиболее полная и широко распространённая попытка «удвоения мира». Цивилизация давно идёт по пути удвоения, цивилизованная реальность — это реальность не природная, а удвоенная, так называемая «вторая природа». Приведём несколько примеров. Так, платоновская космология предполагает наличие «идей» и их инобытие, когда чистая идея, погружаясь в материю, порождает формы, которые и копируют идею, и отличаются от неё. Погружаясь в материю, идея как бы обрастает искажениями, блекнет. Приблизительно то же происходит в цивилизованной реальности со студийным звуком. Первоначальная студийная запись предполагает максимальное количество звуковых событий, а дорогая аппаратура предполагает максимально точное воспроизведение этих событий. Скажем, одна [198] из самых качественных акустических систем на современном российском рынке Avalon Acoustics Opus стоит 22835 долларов 3. Весь звуковоспроизводящий комплект на этом уровне обойдётся где-то в 60350 долларов. По мере уменьшения цены на аппаратуру качество становится ниже, искажений — больше. И самые дешёвые звуковоспроизводящие проекты предлагают в акустическом отношении нечто очень блеклое и аморфное, предательски далёкое от идеи, первоначально заложенной в студии.

Студия (например радио, звукозаписывающая или телевизионная) для западноевропейской цивилизации — это своеобразный центр мира, как и полагается центру мира, он находится везде и нигде (в эфире). Именно на студии генерируются всеобщие представления о нормах и ценностях, на студиях сегодня делаются рок- и другие кумиры, распределяются потоки внимания, «фрейдовского» либидо. Кроме того студия взяла на себя также и культурно-миссионерскую роль.

Взаимодействие между отличными идеологиями и жизненными укладами всегда велось посредством специально учреждённого института миссионеров. В ХХ веке роль миссионеров в немалой степени взяли на себя радиостанции, радиостудии или просто «радио» типа «Голос Америки» и «Би-Би-Си». Телевидение в этом контексте тоже важно, но оно в силу своей специфики более локально.

Здесь мы подходим к одному, на мой взгляд важному, мифу, который сопровождает звук с очень давних времён, а именно: звук очень чувствителен к передаче интенции жизненного пространства, бытия, как ритмического состояния и как некоего положения в мире. Создаётся впечатление, что звук ещё до того, как становится носителем вполне осознаваемых знаков и смыслов, уже может быть носителем некоей жизненности или, наоборот, смертности. Не исключено, что звук, в определённом контексте, это первооснова бытия. Во всяком случае, Платон относился к звуку очень внимательно, он изгнал из своего «идеального государства» флейтистов, отдал должное их искусству, восславил и изгнал, поскольку считал что они могут направить течение жизни идеального государства не в нужное русло.
[199]

Миф, который я здесь в общих чертах пытаюсь раскрыть, важен для понимания и современной музыкальной эстетики: современный автор часто работает не с мелодией или с голосом 4, но именно со звуком, здесь его деятельность сродни хирургическому вмешательству в акустическую метафору жизненного пространства, причём на этом уровне он может чувствовать себя настоящим демиургом. Таким образом, с одной стороны, человек создал современный техногенный цивилизованный мир и использовал звук как некий рычаг, средство для своего господства в этом мире. С другой стороны автор может вести свои поиски в области, близкой к хаосу, как это делает Пьер Булез.

По мнению Булеза, специфика музыкального постмодернизма — в противоречивом сочетании единства, определённости целого и неопределённости отдельных музыкальных мгновений, рождающей весьма нестабильную, летучую, но и самую богатую область творческого воображения и восприятия, расположенную между порядком и хаосом 5. Н.Б. Маньковская пишет: «Ключевыми для музыкальной эстетики постмодернизма являются проблемы звукового синтеза, гетерофонии, алеаторики (от лат. alea. — игральная кость, случайность; метод муз. композиции ХХ века. — прим. автора Т. Д.), импровизационности, коммуникативности, открытости композиции. <…> Движение к звуковому синтезу предполагает отход от известных музыкальных вокальных звучаний ради открытия новых пространств: относительно точная имитация голосов и инструментов разрушается и трансформируется до неузнаваемости с помощью технических средств. Происходит переход от простого объекта к сложному, где тематическое и акустическое неразделимы. <…> Именно в переносе внимания с традиционной звуковысотности [200] западноевропейской музыки на проблему интеграции тембра 6 и музыкального объекта французский композитор (Пьер Булез Т.Д.) видит специфику постмодернистского подхода. Он определяет тембр как глобальную категорию, неотделимую от культурного и эмоционального контекста. <…> Обращение музыкального постмодернизма к акустическим иллюзиям, эффектам маскировки, вопросам динамики и пространства, позволяет дистанцироваться от традиционных оппозиций воображаемое — реальное, концепция — слышимый объект. Сплав тембра, динамики и длительности порождает звуковой синтез, ведущий к сдвигу от полифонии как нормативной основы классической западноевропейской культуры к гетерофонии. Принцип гетерофонии связан с отходом от традиционных норм под натиском компьютерной и электронной музыки, расширением звукового материала, гибкостью и умножением мелодических линий, позволяющих создавать сложные звуковые образы, где эффект бессвязности сочетается с введением звуков в мелодию, очевидностью музыкального смысла, а дырчатая музыкальная структура способствует обобщённому восприятию» 7. Таким образом, получается, что если в традиционном для симфонической музыки ХIX веке существовало общее понятное для автора и для слушателя знаковое поле, которое мало изменялось на протяжении достаточно длительного периода времени и которое позволяло в этом поле творить полифоничные произведения, то во второй половине ХХ века возникла ситуация, когда автору, по существу, каждый раз приходится творить пространство заново (при этом растут ожидания предъявляемые Булезом к целостности и завершённости музыкального пространства, ибо прежде всего через этот контекст задаётся и расшифровывается содержание частных [201] авторских ходов), и это пространство гетерофонично.

Новое, возникающее сейчас общество названо Э. Тоффлером 8 постиндустриальным или информационным обществом, на этой стадии социального становления возникают тенденции, противоположные тем, которые были характерны для предыдущего этапа, так называемого индустриального общества. Например, для индустриального общества характерно обобществление индивидуальных трудовых ресурсов. Встраиваясь в трудовые экономические отношения, овеществляясь, человек становился своего рода специализированной обезличенной частицей слаженного трудового механизма. Здесь распространяется прежде всего тот товар, который покупают все, именно эта общеупотребимость делает его дешёвым и доступным. Индустриальное общество — это общество дешёвых массовых технологий. По Тоффлеру, в силу различных обстоятельств постиндустриальное общество возвращается к тенденциям доиндустриального периода. Так, например, поскольку рутинный труд уходит в сферу автоматики, настоящую ценность здесь приобретают новые идеи, индивидуальность снова занимает приоритетное значение. Тоффлер делает заманчивое предложение, он приглашает в мир, где главным героем становится человек, не перегруженный ношей производственных и техногенных отношений. Новый мир, по его мнению, может открыть нам колоссальные, невиданные доселе возможности, при условии что мы будем понимать его законы.