В настоящее время народы России, как и всего постсоветского пространства, переживают духовное пробуждение и состояние напряженных нравственных исканий. Важно, что процессы поиска национальной идентичности являются всеобщей исторической и социокультурной тенденцией современного мира, вступившего в кризисную фазу развития.
СССР унаследовал от Российской империи, а нынешняя Российская Федерация, в свою очередь, от Советского Союза, несколько характерных социокультурных и психологических феноменов, поскольку носитель массового сознания, при всех изменениях произошедших в нем, остался прежним. Под одним из таких феноменов мы подразумеваем неопределенные религиозные искания, особенно обострившиеся именно накануне Октябрьской революции 1917 года в сознании интеллигенции и прогрессивного духовенства. Эти искания происходили параллельно с формированием революционной идеологии, оба процесса пересекались и влияли друг на друга прямо или косвенно. Движения духовно-нравственного и религиозного поиска не прекратились и в психологии новой формации. Советский менталитет, обусловленный, главным образом, коммунистической идеологией, материалистической философией и научным атеизмом, как ни парадоксально, сохранил их в режиме «вялого протекания» и в форме чего-то неискоренимого, имеющего место, но не располагающего ни возможностями, ни средствами прямого публичного выражения. Все это позволяет говорить об устойчивости религиозно-метафизической потребности в массовом сознании, даже если оно оказалось «отформатированным» на новый лад, неважно, при помощи ли внешнего воздействия, либо в силу добровольного и осознанного восприятия нового образа духовности, в данном случае — коммуно-большевистского. Живучесть самого стремления независимо обрести духовно-нравственную идентичность, проявившаяся на уровне национального характера, объясняется, прежде всего, наличием православного сакрального архетипа в структуре массового бессознательного. Этот архетип, даже при условии его частичной реализации, содержит в концентрированном виде и в неразрывной взаимосвязи такие аспекты русской идеи, как богоискание, [100] воля к правде, представления о священном смысле власти и мессианской призванности русского народа, эсхатологическое ожидание преображения и т.д. Раскрыться в полной мере этот архетип не смог ни в рамках проекта «нового религиозного сознания», ни в большевистском мифе. Последний, тем не менее, нашел корреляцию с общинно-соборной природой национального самосознания и, вобрав в себя существенные черты самобытности народной психологии, сумел состояться именно в качестве национал-большевизма, а не обезличенного социализма. Народная психология оказалась способной ассимилировать, трансформировать и смягчить многие коммунистические идеи, выбросив на свалку истории наиболее радикальные и фантазматические из них, например, идею мировой революции. Однако и стихийно «откорректированный» сценарий был скован марксистско-ленинской догматикой, что не позволило творчески развивать потенциал русской идеи в этих рамках.
Иррациональная религиозно-мистическая энергия народа в условиях нового «формата» общественного сознания вся без остатка ушла на синтезирование образов социальной справедливости. Так произошла историко-культурная, социально-психологическая и духовно-идеологическая сублимация народной религиозно-мистической бессознательной энергии. Противопоставленная партийной догме, она, собственно, и не могла получить иного применения.
Советская национал-большевистская вариация на тему социальной утопии со временем исчерпала свои ресурсы. Из нее оказался выхолощен трансцендентально-мистический идеал, изначально служивший ей вектором развития. Истощение религиозно-мессианского, духовно-нравственного запала русского большевизма, ставшее окончательно очевидным в «эпоху застоя» («перестройка» лишь вскрыла все эти метастазы сознания), вызвало потерю народом своей национально-духовной идентичности и, тем самым, своего особого места в мире, в мировой истории.
Нынешняя российская общественность пребывает в состоянии смятения, обусловленного почти мгновенной потерей всего, что еще до недавнего времени питало ее жизненные силы. Сильно преувеличенными оказались надежды на восстановление в своих идеологических правах Церкви. Нынешнее состояние РПЦ, опять же, живо напоминает ситуацию начала ХХ века: с одной стороны будто [101] бы та же социальная самоизоляция и оторванность от реальной жизни паствы, а с другой стороны ангажированность государственной властью и удивительная лояльность по отношению к отнюдь не всегда морально безупречному курсу правящих кругов.
К причинам нынешнего духовно-психологического кризиса можно также причислить обстоятельство отсутствия социального носителя способности к подлинному культурно-нравственному реформированию. Нынешнее поколение российской интеллигенции, еще в 80-е годы начавшее эмансипацию массового сознания от идеологического шаблона, до сих пор не избавилась от «протестного» комплекса и не осмыслила своего творческого предназначения в обществе.
В значительной степени процесс национальной духовно-нравственной идентификации осложнен инъекцией чужеродных религий и культов. Новые, чаще всего псевдоэзотерические и псевдомистические, порой откровенно тоталитарные, оккультные и сатанинские по смыслу и направленности доктрины, тем не менее, получают свой социальный заказ, эффектно заполняя зоны вакуума в общественном сознании. Особенно актуальными и привлекательными оказываются прагматические идеи, ценности и стереотипы «общества потребления», культурно-религиозным проводником которых обычно выступает протестантизм. Прививка прагматического стандарта развития российскому менталитету может обернуться прогрессирующей материализацией (в традиционалистском понимании) русской идеи и нивелированием присущего ей трансцендентально-мистического идеала.
Итак, можно сказать, что сущность нынешнего ментально-психологического кризиса наиболее отчетливо обнаруживается в проблеме национальной духовно-идеологической идентификации, которая выступает по отношению к нему не только в качестве частной конкретизации, но и микромодели, сохраняющей все системные признаки макрооригинала. Трудности и препятствия, с которыми сталкиваются естественные процессы самовыражения народного сознания, свидетельствуют не столько о внешнем, искусственном и инородном характере этих препятствий, сколько об имманентной проблематичности самого исторического субъекта духовного творчества. При более или менее глубоком анализе становится очевидна [102] серьезная структурная деформация субъекта-носителя русской идеи. Состоит она в следующем:
1. Нарушена связь между адекватным восприятием внешней социокультурной реальности и последующей оценкой воспринятого: еще не сложился сам язык, в терминах которого может быть точно выражена критическая оценка. Отсутствует позитивная основа критики, какой может быть только представление о цели национально-государственного развития, всеобщее и, поэтому, консолидирующее общественное мнение и идеологии различных социальных групп.
2. Осознание глобального кризиса не идет дальше его дифференциально-специализирующей констатации, выделения различных аспектов кризиса — экономического, государственно-правового, политико-идеологического, духовно-нравственного, психологического, экологического и т.д. Причины кризиса остаются скрыты, поскольку не обнаружен ментально-исторический хронотоп его пребывания. Точно также не выявлена действительная логика нынешних катастрофических процессов. Имеющиеся же в арсенале современных ученых — социологов, экономистов, политологов — модели новейшего социального катастрофизма, редуцирующие процессы общественного развития к активности «правящих элит» и объективным законам экономической системы современного мира, формируемой деятельностью ТНК, контролирующих международные рынки, создает впечатление о полной неуправляемости истории, об отсутствии в ней роли народных масс и о незначительности национального фактора.
3. При обращении к национальной идее и попытках положить ее в основу позитивной и прогрессивной национально-государственной идеологии, обычно не учитывают следующее. Содержательное наполнение русской идеи в современных условиях категорически исключает с одной стороны, возможность реставрации и концептуально-психологической эксплуатации целого ряда архаических символов и консервативных идей (что будет просто непродуктивно), а с другой стороны, перевес в пользу вестернизированного либерализма и культа безнациональных ценностей «горизонтального мировоззрения».
Выводом из всего сказанного может быть утверждение о том, что деятельное переосмысление русской идеи может полноценно [103] состояться лишь в направлении «третьего пути», учитывающем как национально-культурное своеобразие России, так и глобальные тенденции современного мира, как духовные константы традиционного мировоззрения, так и новые ценности, порожденные прогрессом цивилизации.
Добавить комментарий