«Революционно-консервативная» идея и русская послеоктябрьская эмиграция 20-30-х гг.

[14]

Русская послереволюционная эмиграция стала, без преувеличения, событием огромной исторической, культурной и духовной значимости: ее численный и интеллектуальный состав уникальны в своем роде. О значении этой эмиграции из России, начиная с писателя Ивана Бунина, было сказано и написано немало. Известный в эмиграции религиозный деятель, представитель ее «первой волны» Иоанн Сан-Францисский уподобил Зарубежную Россию «большому кораблю», который, покинув родной берег, зажил новой жизнью, по-своему полной и интересной, но всегда «ощущая…, что он лишь часть целого, что он лишь корабль своей Родины, а не ее гавань» 1.

Приведенное выше сравнение эмиграции с «кораблем» как нельзя точно передает тот смысл, который вкладывали русские, в большинстве своем оказавшиеся за пределами своего отечества, в свое пребывание вдали от России. Эмиграция не могла и не хотела мириться со своим положением побежденных. Не имея возможности открыто бороться с большевиками у себя в стране, она сделала своим главным оружием в этих условиях идейную борьбу с большевистским режимом. Политически послеоктябрьская эмиграция была представлена различными организациями и группами, являя собой почти точную «копию» России образца 1905-1917 гг. До середины 1920-х годов политически активную эмиграцию можно было бы условно разделить на две большие группы, на два непримиримых друг к другу лагеря. Один из них, наиболее крупный на указанный период времени, составляли правые, основной костяк которых — это монархисты всех мастей. Другой лагерь, республиканский, был представлен кадетами П. Милюкова, а также осколками бывших социалистических [15] партий: эсерами и меньшевиками. Главный «водораздел» между этими двумя лагерями проходил по вопросу принятия или неприятия Февральской революции: если первые видели катастрофу уже в феврале 2, то вторые отвергали только «октябрьский переворот».

Попытка объединить эмиграцию на почве непримиримой борьбы с большевиками, предпринятая Зарубежным съездом (1926 г.), продемонстрировала продолжавшийся сохраняться глубокий раскол не только между большинством правых и левых (последние на съезд вообще не явились), но серьезные расхождения в самом правом лагере по вопросам стратегии и тактики антибольшевистской борьбы. Часть правых (меньшинство съезда) ратовала за возвращение России к имперско-монархическим формам и призывала участников съезда открыто выступить в поддержку монархии, окончательно и бесповоротно отбросив все попытки договориться с либералами. В политическом плане борьба между «левыми» и «правыми» являлась продолжением борьбы, которую они вели между собой еще в России: ни одна из сторон не желала поступаться своими идейными принципами в угоду другой. Если для правых главным объектом критики был парламентаризм и республиканизм, то для левых совершенно неприемлемыми оставались империя и монархия, со всеми их бюрократическими атрибутами. Главным возражением либералов-республиканцев против монархии было то, что монархия в России всегда, вплоть до Революции, имела исключительно вотчинный характер и опиралась на класс помещиков-землевладельцев, который к настоящему времени оказался полностью деморализован, а частью уничтожен. Восстановление монархии «сверху», силовым путем, по мнению лидера кадетов П. Милюкова, способно было лишь привести к новой эскалации насилия и новым многочисленным жертвам 3.

Партийный и политический кризис, который переживала эмиграция, причем обе ее части, как левая, так и правая, их взаимные нападки друг на друга лишь усиливали разочарование и недоверие в эмигрантской массе ко всем партиям и организациям. Ни одна политическая программа не могла предложить путь, который мог бы быть принятым подавляющей частью Русского зарубежья в качестве серьезной идейной и политической альтернативы большевизму.

Кризис конца 1920-х годов был вызван различными факторами. Помимо причин внутрипартийных были и причины внешнего свойства. Европа к указанному времени в значительной степени «поправела»: триумф Б. Муссолини в Италии, а также активизация [16] праворадикальных сил в Германии и других европейских странах происходили при одновременном падении влияния и авторитета левых сил, демократических институтов власти из-за неспособности последних эффективно решать острые социальные и экономические вопросы, которые требовали своего ответа. Следует также указать и на перемены, происходившие в Советском Союзе, за которыми в эмиграции внимательно следили кто с надеждой, а кто с разочарованием. Победа И. Сталина над оппозицией в большевистской партии, представленной в большинстве своем «старой гвардией», наряду с несомненными успехами СССР в деле экономического и хозяйственного развития, все больше усиливали брожение в эмигрантской среде. У значительной части эмиграции росли серьезные сомнения в правильности того пути, по которому ее вели как правые, так и левые вожди. Новое советское руководство во главе со Сталиным смогло не только укрепить свои позиции в стране, но и добиться широкого международного признания СССР в мире, что окончательно разрушало планы «непримиримых» на продолжение международной изоляции большевистского режима с перспективой возобновления вооруженной борьбы с Коминтерном в России. Для многих в эмиграции, особенно для молодого поколения, людей энергичных, не зашоренных идеологически, открылось очевидное банкротство того пути, по которому пыталось вести эмиграцию «старшее» поколение, воспитанное на ценностях давно ушедшей эпохи. Старые программы и лозунги, как тогда казалось молодым эмигрантам, показали свою полную несостоятельность и непригодность в новых условиях.

Политическая и идейная жизнь русской эмиграции в начале 1930-х годов была существенно оживлена деятельностью различных «пореволюционных» движений и организаций, внесших новую живую струю в жизнь довоенной эмиграции. Речь идет, в первую очередь, об эмигрантской молодежи, которая с этого времени стала играть все более заметную роль, хотя и не смогла выдвинуть из своей среды крупных политических деятелей и идеологов. Об этом поколении русской эмиграции, выросшем на чужбине и в лагерях беженцев, в полной мере испытавшем на себе все тяготы и лишения эмигрантской жизни, эмигрантский писатель и публицист В. Варшавский напишет: «Если и прежде русские люди, сталкиваясь с Западом, часто испытывали глубокое разочарование, то теперь, попав за границу нищими беженцами, они открывали недостатки западной жизни уже не в порядке туристических наблюдений, а в тяжелом каждодневном опыте отверженности и унижения» 4.

[17]

«Пореволюционное» движение отличалось крайней неоднородностью, поэтому его нельзя рассматривать как нечто единое и целостное (термин «пореволюционный» в данном контексте принят весьма условно). В самом широком смысле к «пореволюционерам» следует отнести ренегатов, вышедших как из правого, так и из левого лагеря, которые стали для них слишком тесными по идеологическим воззрениям. Общее, что сближало представителей «пореволюционного» движения, — это угроза потери национальной идентичности, как ее сейчас называют, а тогда «русскости», т. е. характера, языка, ментальности, в чужом и негостеприимном для русского человека мире. Довольно точно сформулировал типичные черты «пореволюционных» идеологий в статье «Зарубежная смена» Н. Устрялов: принятие революции, патриотизм, универсализм в духе вселенских идей раннего славянофильства, примат духовного над материальным, идея духовно-культурной миссии России, отталкивание от капитализма, буржуазной демократии и принципов 1789 года 5.

Напомним, что главный «водораздел» между политической эмиграцией 20-х годов проходил по вопросу принятия или неприятия Февральской революции. «Пореволюционеры», не приемля февраля, переоценивали значение Октября. За «внешней» марксистской оболочкой большевистской революции они увидели, пусть и в искаженном виде, русскую революцию с ее исконно русскими «вопросами» и такими же русскими «ответами». Революция, по их мнению, хотя и вдохновленная нерусскими теориями, произошла на русской почве, в стране, которая жила в иных политических, экономических, духовных измерениях, чем Европа и Запад. Революцию, осуществленную большевиками, «пореволюционеры» рассматривали как пролог и одновременно начало революции «национальной», которая приведет к полному и окончательному торжеству русской идеи. Наиболее характерным для всех «пореволюционных» идеологий было стремление к синтезу лучшего из наследия как «правых», так и «левых».

Наиболее интересной в этом плане представляется идеология движения младороссов, возникшего в эмиграции во второй половине 1920-х годов. Младороссы, наряду со «сменовцами» и евразийцами, были самым значительным из «пореволюционных» течений. Лидером младоросского движения (с 1934 г. — партии) стал ветеран Белого движения Александр Казем-Бек. Организационное и идейное становление этого движения завершилось к началу 30-х годов.

В своей программе младороссы сумели извлечь необходимый опыт из прежних ошибок правых. «Контрреволюция», на которую [18] делала прежде ставку основная часть их бывших единомышленников, была ими решительно отвергнута. Контрреволюции младороссы противопоставили идею новой революции, на этот раз «национальной», которая должна завершить Русскую революцию и вернуть исторический процесс в эволюционное русло. Большевизма, по мнению лидера младороссов, можно было избежать, если бы у властей в свое время нашлось достаточно мудрости и воли, чтобы своевременно провести те преобразования, которые были жизненно необходимы для общества. После завершения этой новой революции, по словам А. Казем-Бека, «отольются новые формы Русской жизни, уже не заимствованные, а естественные, присущие ее целям и ее содержанию» 6.

Проявляя повышенный интерес к фашизму, младороссы нашли в нем немало интересного и «положительного». В частности, они заимствовали из «итальянского опыта» то, что успех «национальной революции» возможен только при условии привлечения на свою сторону широких масс народа, которые должны быть поставлены под руководство организованной и сплоченной партии, подчиненной непререкаемому авторитету вождя. Харизматический вождь, — отмечает исследователь Л. Люкс, — пришествие которого многие европейские мыслители предсказывали еще в XIX и начале XX в. — кто с тревогой, кто с надеждой, — был призван заменить господство безличных институций господством личной воли 7. Слабость демократий, их неумение мобилизовать массы в нужный момент и в нужном месте и одновременно успех Б. Муссолини, который сумел сплотить вокруг себя партию единомышленников, совершившую триумфальный марш на Рим, во многом определили стратегию младороссов. Что же касается тактических задач, то они требовали более детальной их проработки. Можно с большой долей уверенности предположить, что у А. Казем-Бека не было на этот счет никаких конкретных идей: «итальянский опыт» здесь не годился.

А. Казем-Бек сделал ставку в своей борьбе за власть на тех, кто, по его мнению, под флагом социализма в СССР делал «национальное дело»: красная звезда вполне могла стать таким же русским символом, каким был до этого имперский двуглавый орел. Но подобно тому, как не всякая революция могла, в представлении младороссов, соединиться с консерватизмом, так и не всякий консерватизм был способен на синтез с революцией. Отдавая предпочтение «новому» консерватизму с его революционным пафосом борьбы перед бесплодными попытками вернуть «старое», отжившее, [19] А. Казем-Бек развернул свой партийный корабль в совершенно немыслимом для его бывших друзей и соратников направлении.

Взятый И. Сталиным и большевистской партией в конце 1920-х годов курс на «построение социализма в одной отдельно взятой стране» был восторженно принят младороссами, а сам А. Казем-Бек поспешил вскоре объявить свою партию «второй советской», подчеркивая тем самым близость позиций. Начавшийся в СССР новый этап борьбы за социализм вполне укладывался в общее русло концепции «национальной революции», которая была незадолго до этого принята руководством младоросской партии. Свой «оптимизм» в отношении происходящего в СССР младороссы обосновывали тем, что всякая революция, даже самая разрушительная, в конце концов заканчивается приходом на смену радикалам прагматиков. И. Сталина, В. Молотова, С. Кирова младороссы, несомненно, относили к числу «национально мыслящих» политиков, которые во главу угла ставят интересы государства, а не химеры мировой революции. Семнадцатый съезд ВКП(б) младороссы расценили как несомненную «общую победу» всех патриотических сил в России и за рубежом. «Новый этап» русской революции ассоциировался у идеологов этого движения с новым поколением в СССР, которое своим героическим трудом подготавливает окончательную «победу» Русской революции.

Завершение Революции, теперь уже «национальной», для младороссов означало восстановление державных основ русской государственности с ее непременным атрибутом — монархией. Будущую государственность они рассматривали как «социально-монархическую». Это означало, что верховная власть в России станет выразителем интересов не одного какого-то класса или сословия, как это имело место в недавней истории: «верховная власть Царя, в отличие от абсолютной, ограничена нравственным идеалом, служение которому объединит Царя с народом в соборном сотрудничестве» 8.

Советскую систему, правда, с некоторыми оговорками, младороссы рассматривали как близкую той, которую собирались установить в России после своего возвращения. «Национальная революция» в социальном плане представляет для младороссов осуществление «надклассовой солидарности» всех граждан, объединенных общей идеей и общими помыслами, в которой больше не будет места классовой розни. По-существу, младороссы предлагали взять за основу корпоративную модель государства, которая, по мнению А. Казем-Бека, является наиболее «функциональной» в нынешних условиях. Ф. Шмиттер определяет корпоративизм как «систему интересов, [20] составные части которой организованы в несколько особых, принудительных, неконкурентных, иерархически упорядоченных, функционально различных рядов, официально признанных или разрешенных, а то и просто созданных государством, наделяющих их монополией на представительство в своей области в обмен на известный контроль за подбором лидеров и артикуляцией требований и приверженностей» 9.

Следует отметить, что симпатии младороссов к корпоративизму не были случайным и чем-то новым для того времени: корпоративизм был своего рода «модой» для всех обличителей парламентаризма в его либеральной форме. Младороссы собирались использовать корпоративную модель не только в государственном устройстве, но и в организации хозяйственной жизни, правда, эта сторона была ими недостаточно проработана. Трудно понять, как корпоративизм может быть совместим с ведущей ролью государства в экономике и социальной сфере. Впрочем, младороссы не очень утруждали себя излишним «теоретизированием», направляя всю свою кипучую энергию на ведение полемики со своими «идейными» противниками, обвинявшими А. Казем-Бека и его «вторую советскую партию» в «большевизианстве».

Некоторые видели в младороссах и им подобных большевистских агентов, специально подосланных ОГПУ с целью дискредитации антибольшевистской эмиграции и в конечном итоге ее капитуляции перед большевистской властью в Москве. На этот счет появилось специальное «расследование» деятельности младороссов в эмиграции, принадлежащее Р. Рончевскому. В нем, в частности, автор утверждает, что «разложение эмиграции велось разными способами и средствами. Эта деятельность прошла через ряд этапов — от прямых призывов к возвращению на родину до захвата и развала “идейных” движений. Такая работа коммунистов, к несчастью, — констатирует Р. Рончевский, — не оказалась бесплодной» 10.

Не будем, подобно выше названному автору, столь категоричны в оценках. В конце концов, для нас это сейчас уже не столь важно. Гораздо интересней, на наш взгляд, другое. Младороссы оставили после себя довольно оригинальную и заслуживающую внимания и изучения попытку синтеза революционно-консервативных взглядов на почве «пореволюционной» российской действительности. В своей идеологии они соединили казалось бы несоединимое: православие с социализмом, корпоративизм с монархизмом, приверженность к народовластию с авторитаризмом. Несмотря «на привязку» [21] концепции младороссов к прошлому, традициям допетровской Руси, их детище — явление вполне современное, носящее печать двадцатого века со всеми его новациями и нерешенными противоречиями. Младоросская формула «Царь и Советы» и по сей день поражает своей смелостью. Многие идеи, которые высказывались младороссами более семидесяти лет назад, не кажутся столь уж беспочвенными, как это может показаться на первый взгляд. Что касается формулы «Царь и Советы», то младороссы лишь несколько «осовременили» одну из идей, высказанных в свое время Константином Леонтьевым, мечтавшим о времени, «когда православный русский царь возьмет в свои руки социалистическое движение… подобно тому, как это сделал император Константин, который когда-то взял под свою руку движение религиозное, и с благословения православной церкви учредит социалистическую форму жизни на место буржуазной» 11.

«Консервативно-революционная» идеология, представленная младороссами в 20-30-е годы прошлого века, представляет интерес как попытка «модернизировать» традиционный русский консерватизм при помощи достижений современной политической теории и практики.

«Формула “Царь и советы”, — отмечает в своей книге В. Поремский, отнюдь не симпатизировавший младороссам, — не оказалась чуждой политической действительности. Сталин воплотил эту формулу, хотя и не так, как об этом мечтали младороссы. Погоны в армии, старые школьные традиции… И неспроста, а потому, очевидно, что это отвечало каким-то народным настроениям. Это предвосхитили младороссы, и в этом оказались правы» 12.