И.Кант в России

[8]

Судьба философии И. Канта в России всегда вызывала существенный историко-философский интерес 1. Это обусловлено, конечно, прежде всего, значением И. Канта для философии. Им был совершен переворот равный по масштабам Великой французской революции. Сам И. Кант сравнивал его с коперниковским переворотом в астрономии 2.

Русские философы вполне оценили и глубину, и сам характер «философского подвига» И. Канта. Глубокий мыслитель и превосходный [9] знаток истории философии профессор Московского университета П.Д. Юркевич в этой связи отмечал, что в вопросе о началах и сущности науки «вся история философии разделяется на две неравные эпохи, из которых первая открывается Платоном, а вторая — Кантом» 3. Развивая эту мысль, В.С. Соловьев свою статью о Канте, написанную для «Энциклопедического словаря» Брокгауза и Эфрона, начал такими словами: «Кант (Immanuel Kant, первоначально Cant) — основатель философского критицизма, представляющего главную поворотную точку в истории человеческой мысли, так что все развитие философии, если не по содержанию, то по отношению мысли к этому содержанию, должно быть разделено на два периода: докритический (или докантовский) и после-критический (или после-кантовский)» 4.

В 1910–1911 г. П. Флоренский прочел курс лекций под общим названием: «Философия Канта в связи с философией предшествовавшей и философией последующей». Но означает ли это, что все развитие русской философии происходило в дальнейшем в русле философского знания, проложенном И. Кантом? Отнюдь, нет. Скажем более: в России так и не сложилось направление, которое можно было бы назвать «русским кантианством», сравнимым по своим масштабам с русским шеллингианством 10–20-х годов или русским гегельянством 30–40-х годов XIX века, хотя Канта в России знали достаточно глубоко и всесторонне.

Имя великого немецкого философа стало известно в России еще при его жизни. Оно промелькнуло в отчетах А.Т. Болотова, который курировал науку в Кенигсбергском университете, когда город в течение почти пяти лет занимали русские войска 5, а Кант, [10] письменно присягнувший российской короне, являлся русским подданным 6.

Некоторые русские ученые, дипломаты и путешественники (например, И.М. Муравьев-Апостол, Карамзин) встречались и беседовали с великим философом, другие вели с ним переписку 7, но истинным признанием заслуг И. Канта перед русской философией стало избрание его в 1794 г. в Петербургскую академию наук.

Первыми распространителями кантианских идей стали профессора немецких вузов, где обучалось немало русских студентов. Особенной приверженностью к философской системе И. Канта славился Геттингенский университет, где число студентов из России в первой трети ХIХ века доходило до 250, а среди профессоров числились такие последователи учения Канта, как Мельман, Буле, Штейдлин, Сарториус и другие 8, некоторые из них приглашались для работы в российские вузы, и именно с ними обычно связывают непосредственный контакт с философскими идеями Канта в самой России. Первым заговорил о Канте в России, как пишет Э.Л. Радлов, Мельман 9. Профессор Геттингенского университета, он был приглашен в Россию в 1786 г., но после двух курсов философии в Московском университете (1792–1793 и 1793–1794) был уволен по религиозным соображениям. В 1795–1797 гг. нравственную философию в кантовском духе в Московском университете читал профессор Шаден. Здесь же с 1803 г. работали геттингенский профессор И. Буле и Х.Ф. Рейнгардт.
[11]

Последний опубликовал несколько сочинений, построенных на кантианских идеях [Система практической философии. — М., 1807; Естественное право. — Казань, 1816] 10. В Харьковском университете с идеями Канта знакомил И. Шад 11, в Казанском университете — И.К. Финке.

Интерес к философии Канта проявляли и представители духовно-академической философии. Существуют сведения о том, что в духовных академиях использовались рукописные переводы «Критики чистого разума» и др. сочинений Канта. Показательно, что одним из первых русских приверженцев философских идей И. Канта стал профессор логики и метафизики Московского университета Брянцев, выпускник Славяно-греко-латинской академии 12.

С начала ХIХ в. появляются многочисленные статьи и заметки в литературных и общественно-политических журналах, посвященные личности и отдельным идеям И. Канта; стали издаваться переводы его произведений 13, комментарии и критический разбор его работ. В обобщающих работах по истории философии изложению философских взглядов [12] И. Канта посвящаются целые разделы и параграфы 14. Кантианские постулаты нашли свое отражение в социально-государственных проектах Сперанского, в лекциях русских профессоров философии Давыдова и Павлова, в многотомных курсах по философии права Редкина. О Канте спорили в кружках западников и славянофилах. Ссылки на Канта имеются в трудах Чаадаева, Герцена, Станкевича и Бакунина. Критическому взгляду на философию И. Канта посвящается кандидатская диссертация Гогоцкого. О нем пишет П.Д. Юркевич, представители философского теизма Голубинской, Кудрявцев-Платонов, Алексей Введенский, епископ Никанор (А.И. Бровкович) и другие. К центральным принципам кантианства обращается П. Флоренский. Нет практически ни одного более или менее знаменитого философа России на рубеже ХIХ и ХХ вв., который не выразил бы своего отношения к Канту 15.

В предисловии к своей работе «Метафизические предположения познания. Опыт преодоления Канта и кантианцев» (М., 1917). Е.Н. Трубецкой писал о поразительном феномене философских учений ХIХ и ХХ века, которые, критикуя и даже отвергая Канта, периодически к нему возвращаются. Причина этому в специфике философского знания вообще и системы Канта, в частности. Вот как говорил об этом профессор Московского университета Л.М. Лопатин в речи на торжественном заседании Психологического общества, посвященном памяти Канта, 28 декабря 1904 г.: «Среди всех философов прошлого Кант в современной умственной жизни занимает совсем особое положение: уже сто лет прошло с тех пор, как он умер, а между тем он еще жив для всех. Его идеи еще и теперь так же захватывают и волнуют умы, как они захватывали и волновали в то время, когда возникли впервые» 16.

Новый взрыв интереса в Канту произошел в России на рубеже ХIХ и ХХ вв. в связи с развитием так называемого «неокантианства». Его представителями [13] в России были А.И. Введенский, И.И. Лапшин, Г.И. Челпанов, С.И. Гессен, Г.Д. Гурвич, Б.В. Яковенко, Ф.А. Степун, А. Белый, П.Б. Струве, Новгородцев и другие.

Но уже с 1917 года начался новый период в освоении Кантовского наследия, в России продолжалась публикация кантовских работ в новых переводах, выходили отдельные и статьи и даже монографии (Деборина, Сережникова, Л. Зивельчинской, Асмуса), но почти все оценки учения Канта исходили из ленинской характеристики его взглядов как субъективного идеализма и агностицизма.

Все вышеизложенные, даже при таком поверхностном обзоре, свидетельствует о достаточно развитой философской культуре в России, но не объясняет, почему здесь в целом не сложилось духовное образование, которое можно было бы назвать «русским кантианством», почему наиболее глубокие знатоки Канта и его активные пропагандисты в философско-богословской и университетской среде одновременно были его наиболее глубокими критиками.

Критический интерес к философии И. Канта в духовных академиях объяснялся просто: здесь пытались выяснить, может ли его учение быть полезным для православия или же оно вредно, как рассадник западноевропейских философских ересей. Конечный итог был отрицательным. Так, выпускники Киевской духовной академии И. Гриневич и И. Михневич, считали, что «Критика чистого разума», несомненно, содержит в себе мысли «весьма опасные для религии». Профессор академии Скворцов был более осторожен. Он полагал, что все лучшее во взглядах Канта принадлежит Евангелию, а все худшее соотносится с его философией 17. Архиепископ Феофилакт ставил вопрос много резче: «цель кантовской философии, — утверждал он, — есть двоякая: ниспровержение христианства и замена его не деизмом, а совершенным безбожием» 18.

Пожалуй, наиболее глубокое и принципиально критическое отношение к И. Канту со стороны философского теизма высказал профессор кафедры философии Московской духовной академии Ф.А. Голубинский (1797–1854), человек, по выражению В.В. Зеньковского, выдающийся по силе своего философского дарования, «создавший [14] целую школу и, в лице его талантливого ученика, В.Д. Кудрявцева-Платонова, давший первый яркий опыт философской системы» 19. Но даже он в конце концов приходит к выводу, что философская вера Канта ничего общего с христианством не имеет.

Что касается светской философии, то, как писал выдающийся русский философ С.Л. Франк, «Критика философии Канта и борьба против кантианства — также постоянная тема русской философской мысли» 20. Словно иллюстрируя эту тему, Э.Л. Радлов указывал: «Особенно критически было встречено учение о субъективности пространства и времени; так профессор Осиповский в двух речах доказывал, что пространство и время не суть только субъективные формы созерцания, и что динамическое мировоззрение Канта заключает в себе противоречия; точно такие и гениальный Лобачевский понимал пространство не в смысле кантовского субъективизма. Укажем еще, что и Юркевич в своей «Пневматологии», обнаруживающей знакомство с Кантом, тоже возражает против субъективности пространства и времени. Против Канта выступил и Перевощиков в речи «О пользе наук вообще» …Против Канта восстали и «профессоры духовных академий», критикуя «его опровержение доказательств бытия Божия». В последнем пункте «с ними» сходятся и все русские философы, так или иначе примыкающие к В.С. Соловьеву. Для С.Л. Франка, например, онтологическое доказательство представляет не только центральную проблему, но и центральную истину философии. Архимандрит Гавриил говорил о «Кантовой отраве». Критиковали Канта и Карпов, и Кудрявцев-Платонов, и профессор Скворцов» 21.

Конечно, далеко не все отвергали учение И. Канта. Были и его искренние поклонники в России (хотя таковых было не много). Более того, теоретическое учение Канта, т.е. «Критика чистого разума» встреченная на первых порах далеко несочуственно оказала огромное влияние на русскую философию, когда ее перевели (М. Владиславлев, а позднее Н.О. Лосский) и когда ее идеи были воспроизведены неокантианством 22. Практически безоговорочно была принята кантовская философия нравственности.
[15]

Но дело не только в этом. Обращение к Канту и критика его идей позволили, русской мысли осознать себя философией. Специфика русской философской мысли изначально заключалось в развитом иррационализме и повышенном интересе к экзистенциальным проблемам. Она, как и Кант, всегда признавала «ограниченность» разума. Но совсем не по-кантовски считала, что в мироощущениях человека отражаются такие стороны бытия, которые не могут быть выражены только в рамках рационализма, в силу его «односторонности». Она полагала, что к тайнам бытия и небытия можно прорваться не только благодаря разуму, но и на основе мистической интуиции, что познание сущего, его скрытых глубин, как пишет Лосев в очерке о русской философии, постигается только в символе, в образе, посредством силы воображения и «внутренней жизненной подвижности» 23.

Обращение к русской мысли к Канту и его критике позволила ей понять, что философия есть там, и только там, где есть искания единства духовной жизни на путях ее рационализации, где иррационализм и интуитивизм сопрягаются и подчиняются организующей силе философского разума, то есть системно-рациональному способу освоения мира.

А осознав это обстоятельство, русская философия осознала самое себя, свою специфику, свою отличность от западноевропейского способа философствования. Свою противоположность философии Канта. Суть этой специфики уже назвалась нами: это — «принципиальный онтологизм», «гносеологический реализм», онтологическая концепция истины и «цельного знания», «метафизика сердца» и религиозность, которая не стала, да и не могла стать православной.

«Принципиальный онтологизм», как его определил С.Л. Франк, — это движение к действительному бытию, реальное проникновение в самобытие. Он наследует и перерабатывает древнегреческие идеи о включенности человека в космос; тему Логоса, звучащую в онтологии личности и метафизике имени 24; характерное для всего восточного христианства представление, что истинное метафизическое бытие, в конечном счете, бытие Бога — открыто человеку, что сознание не только [16] достигает бытия, но от бытия, собственно, исходит, поэтому первичным и самоочевидным является не сознание бытия или познание, а само бытие 25.

При этом в русской философской мысли происходит онтологизация многих понятий и принципов, имеющих в западноевропейской философской традиции совершенно иной статус. Онтологизируются, прежде всего, нравственные принципы и теория познания.

Онтологизацию гносеологических интуиций мы находим у Лосского в «Обосновании интуитивизма», где автор развивает теорию непосредственного обладания бытием в познании 26. Эта работа, а так же более поздняя «Система логики» содержит попытку рассмотреть логику как онтологию бытия. В работе «Предмет знания» С.Л. Франк, не без влияния на него идей В.С. Соловьева, вводит понятие «абсолютного бытия», которое находится вне противоположности субъекта и объекта и выступает основанием данной противоположности, само будучи первичным и самоочевидным бытием. Так преодолевается неразрешимая кантовская антиномия субъекта и объекта познания, и в гносеологию вводится онтологизм как основоположение русского философствования. Таким образом, в противоположность господствующей на Западе со времен Канта гносеологии, в русской философии обосновывается так называемый «гносеологический реализм», отодвигающий теорию познания на второе место и обуславливающий первичность онтологического отношения человека к миру.

В противоположность господствующему на Западе представлению, в котором действительное бытие остается либо закрытым для познающего сознания («вещь-в-себе») либо, во всяком случае, находится вне сознания, и тогда достижимо лишь окольным путем через спекуляцию «чистого» разума, русская философия утверждает непосредственную данность бытия и укорененность в нем самом познающего сознания. Таким образом, «принципиальный онтологизм» русской философии выражал в гносеологии «не примат “реальности”» [17] над познанием, а включенность познания в наше отношение к миру, в наше «действование в нем» 27, — отмечал В.В. Зеньковский. Для русских мыслителей было очевидно, что реальность не за порогом чувств, не в познавательных формулах, а в самом бытии, не раздельном с бытием человека.

Формула Декарта “Cogito, ergo sum” («Мыслю, следовательно, существую»), понятная для интеллекта, воспитанного на понятиях западноевропейского мышления, и выраженная в известных словах Канта «Кроме нашего знания, мы все же ничего не имеем, с чем можно было бы сравнить наше знание», была прямо противоположна жизнеощущению, выраженному в русском мировоззрении.

«Западноевропейский человек, — пишет С.Л. Франк, — ощущает себя именно как индивидуальное мыслящее сознание, а все прочее — лишь как данное для этого сознания или воспринимаемое через его посредство. Он не чувствует себя укоренным в бытии или находящимся в нем и свою собственную жизнь ощущает не как выражение самого бытия, а как другую инстанцию, которая противостоит бытию, то есть он чувствует себя, так сказать, разведенным с бытием и может к нему пробиться только окольным путем сознательного познания» 28.

Иное дело русский человек. Путь от “cogito” к “sum” ему кажется совершенно искусственным. Истинный путь для него прямо противоположный: “Sum ergo cogito” («Существую, следовательно, мыслю»), — и поэтому он стремился к совсем иной философской истории. Выдающийся русский ученый И.А. Ильин писал: «Настоящий путь (или «метод») философа… основное правило этого пути гласит так: сначала — быть, потом — действовать, и лишь затем из осуществленного бытия и из ответственного, а может быть и опасного, и даже мучительного делания — философствовать». Таким образом, русская философия шла к познанию через внутреннюю органическую сопричастность к бытию.

Вот объяснение тому, почему в России так и не сложилось направление, которое можно было бы назвать «русским кантианством», а развитие русской философии даже после его «коперниковского переворота» [18] не стало происходить в русле философского знания, проложенном И. Кантом.

И все же значение Канта для русской философской мысли огромно. «Все недостатки содержания и изложения у Канта не могут затмить его великих заслуг, — писал В.С. Соловьев. — Он поднял общий уровень философского мышления; основной вопрос гносеологии поставлен им на новую почву и в принципе решен удовлетворительно; он сделан навсегда невозможным наивное признание пространства и времени за самостоятельные реальности или готовые свойства вещей; он утвердил безусловный примат практического разума или нравственной воли, как предваряющего условия должной действительности; он дал безукоризненные и окончательные формулы нравственного принципа и создал чистую или формальную этику; наконец, своим диалектическим разбором старой догматической метафизики он освободил ум человеческий от грубых и недостойных понятий о душе, мире и Боге и тем вызвал потребность в более удовлетворительных основаниях для наших верований; в особенности своей критикой псевдорациональной схоластики в области теологии он оказал истинной религии услугу, в значительной степени искупающую односторонность его собственного морально-рационалистического толкования религиозных фактов» 29.

От себя добавим, что критика философии Канта и даже борьба против кантианства в России позволили наконец-то осмыслить себя как философию со своим особым специфическим способом системно-рационального освоения мира и человека.