Тематизация дисциплинарного пространства культуры

• Тематизация гуманитарного знания
• Тематизация и центрация культуры
• Культура и дисциплинарное пространство

Для психоаналитика Э. Фромма сознательное — это то, что селектируется определенными фильтрами, принадлежащими той или иной культуре, а бессознательное — то, что лежит «до» этого фильтра. Мы видим и воспринимаем «полноту реальности», однако лишь малая ее часть «допускается» к осознанному «лицезрению». Допущение к видению, к осознанию проистекает из фильтра-сознания, подчиненному определенной культурной традиции: именно эта культурная традиция «решает», что видеть, а что должно остаться незримо-бессознательным. Подобное можно утверждать и о вербализации и тематизации какого-либо явления. И в этом Э. Фромм дает нам достаточно корректное описание схемы допущения видения. Действительно, полнота реальности, открытая нашему взору селектируется определенным образом. Возможно, происходит нечто аналогичное схематике «выстраивания пространства и времени» в трансцендентальной эстетике И. Канта. Согласно Канту любое явление «вписывается» в рамки пространства и времени, являющихся априорными формами чувственности. Мы помещаем предмет в пространство и время, это наши формы, с помощью которых мы формуем явленное. Кант полагал, что эти априорные форму чувственности имеют всеобщий характер, а природу их он и не пытался, как и многое другое в его системе, объяснить: они просто даны, а Кант лишь упорядочивает их, систематизирует, не более. Однако, так ли универсальны формы пространства и времени? Можно выразить этот вопрос и по-другому: для всех времен и для всех культур время и пространство являются ли одинаковыми. Вопрос далеко не так уж прост. О. Шпенлер заявляет, что число, меряющее и являющееся по сути матрицей пространства [158] варьируется у разных народов, у разных культур: можно говорить о античной концепции (символе) числа, о числе фаустовской души (европейская традиция). Мы также склонны полагать, что универсальности и унифицированности времени и пространства не существует как таковое. Время и пространство, их постижение, сформовано культурным пространством. Т.е. иными словами, априорные формы чувственности — скорее априорные формы чувственности, сформированные культурным контекстом и воспитанием. Более того, само пространство и время — не «простые» формы, но, как сформованные культурной традицией, сложны и представляют собой результирующую достаточно долгого процесса конституирующего оформления. Мир, рассматриваемый через эти формы — это мир явленности, но не просто субъективной явленности, а явленности, которая становится таковой через допущенное к видению и определенным образом сформованное культурной традицией. Мы видим то, что допущено к нашему видению и видим так, как это допущено. Т.е. речь идет о некой интерсубъективной явленности, принадлежащей к определенной культурно-историческому контексту.

Итак, попытаемся суммировать уже сказанное. То, что явленно, тематизировано для рефлексии явленно согласно общему «взгляду» на мир, который суть взгляд определенной культурной традиции. Именно поэтому в разные времена и в различных культурах существуют свои тематизированные пространства, опирающиеся в конечном итоге на «стиль» культуры, на его своеобразное культурное интерсубъективное априори. Это культурное априори формует, кстати, и «кантовские» априорные формы чувственности, каковыми являются пространство и время. Понятно, что выражение Канта — априорные формы чувственности — в таком случае может быть прочитано лишь как то, что принадлежит определенному культурному априори, а не как универсальное, «всечеловеческое» априори.

Культура, таким образом, выстраивает горизонт и возможное содержание своего видения. Но что же попадает в ракурс этого взгляда? Без сомнения то, что обладает с точки зрения взгляда той или иной традиции ценностью. Через ценностную перспективу происходит процесс тематизации любого явления: явление, грубо говоря, имеет шанс состояться, попасть в «сознательный сектор» взгляда, лишь тогда, когда обладает ценностной для данной культуры характеристикой. И под ценностный горизонт «подлаживается» сформованный определенной культурой взгляд, взгляд, который, кстати и выстраивает культуру.

Итак, тематизация, зримость сочленена с ценностью, которая, в свою очередь ссылается на культуру. Культура же является в конечном итоге этим тематизированным взглядом. Мы, таким образом, имеем здесь «порочный», замкнутый круг, круг «предельного взаимообоснования». Этот круг и очерчивает ойкумену культуры. Существует между тем схематика тематизации, явленности того или иного явления культуры, и проследить [159] это можно на самом феномене «культура». Этим мы не только еще раз продублируем «порочный» круг, но попадем в его стержень, воспроизводя круговое движение взаимообоснования.

В нашей культурной традиции существует определенная матрица усвоения впервые тематиизированного явления. Иными словами, любое явление, став зримым для человеческой, и для научной в частности, рефлексии не только получает свое название, но и сразу же вписывается в определенную схему усвоения, оперирования, а также включается в общую схему культурного контекста. Одновременно происходит процесс определения тематизированного явления и «привязки» его на знаковые топосы нашего интеллектуального ландшафта. Подобное произошло и тем феноменом, который мы именуем как культура, исследованию которого и посвящен этот сборник.

Мы хотели бы здесь проанализировать схематику тематизации культурного пространства, выстраивающего в том числе и дисциплинарный ландшафт штудий и преподавания. Однако при всей кажущейся «простоте» и «понятности» феномена культуры мы не можем с уверенностью сказать, что явление это поддается внятной и однозначной экспликации и дескрипции. Скорее наоборот, культура из-за своей универсальности, можно сказать даже абсолютности, нуждается в более пристальном внимании, ибо, как показывает печальный опыт скоропалительных и окончательных решений, в отношении феномена культуры стоит больше вопросов, чем ответов. Поэтому мы обратимся к другому, более «простому» опыту в тематизации явления, а именно к тому опыту, который сложился в отношении выделения определенной сферы знания, а именно в отношении практикуемого до настоящего времени разделения корпуса знаний на гуманитарное и естественнонаучное. Нас будет интересовать, прежде всего, естественно, гуманитарное знание, ибо, возможно, схематика его тематизации поможет тематизировать и тот феномен, который мы называем культурой.

Тематизация гуманитарного знания

Нет нужды в данном месте подробно разбирать процесс разделения единого знания на две сущностно различные сферы — естественнонаучное знание и гуманитарное. Укажем лишь на то, что «разделение» знания может осуществляться и по другим основаниям, достаточно указать «классический» пример Аристотеля с его разделением на теоретические и практические науки. «Основание» деления — это, в принципе, характеристика определенной культурной традиции и поэтому оно характеризует более «контекст» культуры, нежели самого, производящего деление, автора. В нашей культурной традиции существует достаточно «затертое» разделение единого [160] знания на науки о духе (гуманитарное знание) и естественнонаучное знание. Подобное членение было последовательно проведено В. Дильтеем. Подобная операция вынудела сделать и следующий шаг — необходимость тематизации центрирующей «фигуры» для одной отрасти человеческого знания и другой. Интерес и научный проект Дильтея затрагивал ту сферу, которую он маркировал как науки о духи или то, что называют гуманитарным знанием. Соответственно, тематизации у Дильтея получил та центральная точка, которая ответственна за выстраивание гуманитарного знания. Таковой точкой явилось своеобразное ядро психической и духовной жизни человека. Иначе и быть не могло, ибо специфика гуманитарного знания достаточно четко «завязана» на фигуре человека и ядро душевной жизни.

Нас интересует в данный момент не столько структура, взаимосвязи и пр., который выстрает В. Дильтей, сколько экспликация тематизации и центрация тематизированного топоса на определенной фигуре. Речь идет о попытке центрации гуманитарного знания на определенном «антиномическом» и динамически-развивающемся ядре, которое носит у него название «целостной духовной жизни». Понятно, что в конечном итоге все завязывается на фигуре человека, причем, в отличии от предыдущей традиции, не на абстрактном субъекте (Новое Время), но на реально, и «антиномично» живущем индивиде. Фиксация тематизации с последующей центрации гуманитарного знания нас интересует по следующей причине: нечто подобное — правда с другими «действующими лицами — выстраивается и в отношении того универсума, которое выстраивает человек и которое носит название культура.

Итак, мы выделили у Дильтея следующие сюжеты: первичная тематизация и последующая попытка центрации тематизированного пространства. Грубо говоря явление, став зримым подлежит немедленной структурации и центрации. То, что предпринимает Дильтей — в своей логическом виде — достаточно обыденный, таким образом, прием, практикующийся многими исследователями. Как правило любая гуманитарная сфера проходит через подобную процедуру. Это можно сказать и о самом культурном пространстве.

Тематизация и центрация культуры

Теперь перейдем, собственно, к культурному пространству. Факт достаточно известный: культура как таковая оказалась тематизирована достаточно поздно: наверное мы можем говорить о культуре лишь начиная с XVIII века. В чем причины столь поздней тематизации «феномена» культуры? Можно высказать ряд предположений, который, скорее, не столько ответят на поставленный вопрос, сколько обрисуют позицию самого автора. Тематизация культуры как феномена, связана с тем, что можно определить как «кристаллизация» определенного «культурного» контекста, а именно [161] европейской культуры. Культура как проблема и тема стала зримой лишь тогда, когда была, образно говоря, допущена к явленности, т.е. стала допущенной к видению. Понятно, что подобное допущение к видению, к явленности — характеристика нашей «культурной» традиции, через саму проблематику культуры рефлектирующей о себе самой. Это нисколько не говорит о том, что «до» определенного времени культуры не существовала. Все напоминает уже отмеченный в самом начале нашего рассуждения сюжет относительно Шопенгауэровской воли: она существует всегда и везде, к ней не применимы категории пространства и времени, и поэтому с «точки зрения воли» нельзя сказать от том, что в определенный момент — когда открылся первый глаз — она стала представлением. Так и культура: став тематизированным, зримым феноменом она может быть «обнаружена» в любое время и в любом месте человеческой ойкумены, именно поэтому мы в праве сейчас говорит, соответственно модернизируя рассуждение о прошлом, о культуре античности, индусов, майи и т.п. Культура — это тематизированный, т.е. отрефлектированный взгляд нашей эпохи, нашей европейской «культуры». Причем тематизация самого феномена культуры характеристика, позволяющая вычленить временные и пространственные координаты нашей традиции. Тематизация культуры есть тематизация нашей традиции.

Как мы уже видели в отношении гуманитарного знания тематизация феномена вызывает с необходимостью определенную центрацию этого феномена. Это верно и в отношении феномена культуры. Он может и должен быть центрирован и вписан в общую схематику породившей его традиции. Мы не случайно вспоминали В. Дильтея и его демарш в отношении гуманитарного знания. Напомним, что у Дильтея гуманитарное знание центрируется на целостность душевной жизни, на некое достаточно антиномичное и подвижное образование, которое замещает центрацию новоевропейской традиции на «абстрактного» субъекта. Живой индивид, его целостная душевная жизнь — это центр, вокруг которого «вращается» и выстраивается гуманитарное знание.

Резонно предположить, что выявленный центр гуманитарного знания совпадет с центром всей современной европейской традиции, той традиции, сразу оговоримся, которая, возможно в последние десятилетия агонизирует. В противном случае — если бы мы постулировали бы множественность центрирующих топосов — трудно было бы говорить не только о «стилевом» единстве культуры, но и вообще об оптимальном коммуницировании «внутри» традиции. Соответственно то, на чем центрируется в конечном счете любое другое явление, поскольку оно допускается к видению одним и тема же интерсубъективным априори, также в нашей традиции должно быть «завязано» на том же топосе, а именно на живом, живущем индивиде. А если это так, то и центр «гуманитарного» знания, указанный Дильтеем, должен совпасть с центром феномена, тематизированного как культура.
[162]

Теперь обратимся к самому феномену культура. Этимология подсказывает, что то, что маркируется с этим названием связано с традированием, воспроизведением и выращиванием. Но выращивается как раз сам центр, т.е. то, что центрирует нашу традицию, а именно живой индивид. Культура, в этом отношении центрируясь, как и любое другое явление нашей традиции, на человеке, мультиплицирует единый интерсубъективный взгляд. Итак, культура, в соответствии с этимологией этого латинского термина, есть взращивание, заботливый уход. Объект этого взращивания — это человек и ойкумена его существования. Маркировка человека и его жизненного пространства как культурного пространства, говорит о том, что это пространство взращивает человека, «приводит» человека к соответствию со своим определением. Культура есть взгляд, созидающий человека и его окружение в определенной «схематике», схематике согласования, когда ни один из полюсов — человек и природное окружение — не выстраиваются изолированно друг от друга, а находятся в «гармоническом» со-ответствии. Культура — это взгляд со-ответствия, со-гласования, когда два вектора, идущих от «пустых» феноменов, порождают и определяют-наполняют точку пересечения — саму культуру как взгляд — и оба полюса, а именно человека и его жизненное пространство. Окрестность человека, т.е. то, что именуют его окружением, жизненным миром не является при этом «самодостаточным», оно по сути «застывший» взгляд, т.е. зафиксированный в «материальности», взгляд, ставший «плотью».

Итак, европейская традиция, центрируясь на индивиде и его окрестности, тематизирует свою центрацию как «движение» культуры. В свою очередь культура также центрируется, как и любые иные явленности в нашей традиции, на живом, живущем индивиде.

Культура и дисциплинарное пространство

Тематизация явления в нашей традиции, кроме центрации, сразу же вписывается в общую схематику «культурного» ландшафта. Этот ландшафт «спроектирован» по определеным правилам, ибо отражает все тот же единый «стильный» интерсубъективный взгляд. Наша традиция сразу же требует не только тематизации явления, но и вписывание его в дисциплинарное пространство обучения и дрессуры. Это относится и культуре. Культура, став тематизированным, «осуждена» быть не только исследована, но и преподана.

Однако не прояснен еще вопрос о месте в общей схематике дисциплинарного пространства. А это место достаточно почетно и уникально. Будучи в конечном счете тем феноменом, который «лучше» всех репрезентирует саму центрирующую нашу традицию фигуру живого индивида, культура по сути является той областью, которая в конечном итоге может и должна центрировать не только систему знания, но и вообще всю нашу традицию. [163] Поэтому изучение культуры возможно может занять тот топос, который в Средние века занимала теология, в Новое время — философия и математика. Культура, как взгляд постигающего в своей полноте самого себя человека — и как индивида, и как «всеобщее» — как преобразующий и формующий этого человека и его окружение взгляд, может стать топосом, на котором центрируеться как знание, так и дисциплинарное пространство преподавания. Соответственно преподавание и исследование культуры, является по сути центральным в нашей традиции, что понятно актуально лишь тогда, когда эта традиция «на подъеме», когда неоправданно говорить о «Сумерках Европы».