Вообще-то философия нас не интересует, потому что она кажется нам какой-то мудреной наукой, очень далекой от повседневных человеческих нужд. Сидит бородатый философ в своем кабинете, отгородившись от шума городского, книжки старинные перелистывает и размышляет о том, что бытие вещей не сводится к совокупности тех ощущений, которыми эти вещи представлены в его сознании… Но не таков современный философ Валерий Савчук, который преподает в Петербургском университете любомудрие. Он действительно занимается важным делом. Как когда-то говорили, поисками смысла жизни. И книга его «Кровь и культура», которую он выпустил недавно в университетском издательстве, тоже о самом важном. О том, что жизнь невозможно вогнать ни в какие рамки. О том, что человек очень часто не знает, что движет им, когда он стремится к цели, когда он безумствует, творит или стоит на краю пропасти…
Валерий Владимирович, кажется, мы действительно живем в странном мире. С одной стороны, человеку хочется комфорта и безопасности, а с другой — его буквально тянет в те места, где опасно, где не только по физиономии могут дать, но и вообще лишить жизни. И все-таки человек туда идет, превозмогая страх. С точки зрения философа, что такое страх и какова его роль в нашей жизни? Чем он ценен и вреден?
Страх — это условие выживания и существования любого биологического существа или организма. И лишенные страха люди, конечно же, ненормальны. Даже люди безрассудно смелые и отчаянные, так принято их называть в литературе, тоже не лишены страха. Просто они умеют эффективно работать со своим страхом. Человек нуждается в страхе, в раздражении и боли в такой же степени, как и в радости, восторге, отдыхе и в удовольствиях.
Может ли постоянное желание страха стать своего рода наркотиком?
Но это тот «наркотик», который безопасен. Мы же не называем человека, которого постоянно тянет в горы, наркоманом? Напротив, романтизируем его поведение. И это нормальный естественный путь, найденный в культуре, идя по которому человек реализует свою потребность в страхе, риске и напряжении.
Может быть, вообще-то глупо — романтизировать, восхвалять альпинизм?
Если не альпинизм, то человек все равно будет искать другие каналы для того, чтобы испытывать страх и рисковать жизнью. Обратите внимание, сколь много у нас было в застойные годы альпинистов и горных туристов. Невероятное количество людей сидели в НИИ и жили ожиданием предстоящих восхождений, ждали отпуска. Ходили на овощебазу, в ДНД (добровольную народную дружину), чтобы заработать к отпуску несколько лишних деньков и съездить в горы…
И впечатлений им хватало на целый год до следующего отпуска.
По крайней мере им хватало сил, чтобы выдержать монотонность НИИшной жизни с ее абсурдом, глупостью начальства и бездельем. Но отряд этих рисковых людей поубавился очень сильно в теперешнее более жесткое время.
Опасностей стало больше в повседневной жизни?
Человек теперь может получить эту опасность, уйдя, например, в бизнес. Даже большую опасность, чем когда-то в горах. Теперь ему приходится рисковать в реальной жизни: деньгами, имуществом, своей судьбой, своей биографией, своими близкими… Странное дело, люди шли в горы, чтобы испытать опасность, но когда там появилась иная опасность в виде боевиков, то желающих стало меньше.
Страшно ведь.
Нет, опасность стала другой. Каждый ищет свой способ работы со страхом, ищет свою облюбованную им опасность.
Валерий Владимирович, в своей книге вы упоминаете о народных праздниках, во время которых каким-то естественным образом вспыхивали коллективные драки, кулачные бои.
Это была стихийная и естественная форма работы с однообразием оседлой жизни. Такое сознание было у народа на масленицу. Когда от сидения дома, от скученности, от отсутствия притока новых ощущений и возникала потребность выплеснуть энергию и испытать сильные впечатления. В других культурах существуют корриды, карнавалы, праздники, где тоже возникает реальная опасность. Если попытаться вновь восстановить коллективные кулачные бои, то это будет совершенно неправильно.
Искусственно?
Да. Хотя, конечно, фильмы с драками все смотрят, и не надо скрывать, что все мы «деремся и участвуем в драках», но как бы в символической форме.
Кто-то ерзая в кресле перед телевизором…
А кто-то сидит, попивает пиво, но тем не менее внутренне он проживает эту экранную жизнь и действительно как бы дерется. Таким образом современная культура находит массу способов обретения боли. Меня в последнее время интересуют такие формы работы со своим страхом, как, например, пирсинг (прокалывание).
Ушей?
Не только ушей. Их лозунг такой: «Проткни все, что торчит». Все выступающие части тела могут быть проколоты и туда могут быть вставлены всякие штучки от толстых штифтов и шайб до бамбуковых палочек. В ушах, во рту, в гениталиях, в пупке, в сосках грудей. Это то, что называют теперь «новым варварством». Казалось бы, сейчас конец второго тысячелетия, а в самых высокоразвитых странах появилась эта тяга к татуировкам, к прокалыванию ушей. Все это раньше показывалось лишь в этнографических музеях да фильмах. Появились еще более резкие формы, так называемый «скарт», когда раскаленной пластиной или острым ножом человеку наносят шрамы. Представляете, человек сознательно идет в ателье и перед ним паяльником раскаляют пластину и прикладывают ее к лицу. Шрамы получаются разной глубины в зависимости от выбранного рисунка.
Все-таки это распространено на Западе. До нас еще не дошло.
Ну, мы это уже проходили: Запад чихнет, мы — болеем. Это обязательно дойдет и до нас, когда жизнь станет поспокойнее. Для философии тут важен такой факт: потребность в страхе реализуется в работе со своей болью.
Но боль же все-таки кратковременная.
Ну, извините. Когда к телу прикладывается раскаленная пластинка, боль весьма ощутима. Интересно, что в самых «крутых» салонах клиенты не принимают ничего обезболивающего. Люди сознательно идут на испытание болью. И это наблюдается везде: чем более устойчиво общество, тем активнее человек стремится к опасности. Он сам ищет себе ту инстанцию, ту власть, которая будет над ним господствовать. Которая даже может полностью его поработить. Посмотрите, какой в последнее время невероятный религиозных сект, где человек попадает в зависимость к учителю, к «гуру». В зависимость более сильную, чем был, например, раб в Древней Греции. Очень большой взрыв в мире и садомазохистских обществ. Взрыв немотивированного насилия, периодически вспыхивающие молодежные бунты, котоpые называют ритуальными восстаниями.
Выплески эмоций болельщиков.
Это тоже ритуальные восстания. Для меня во всех этих актах интересно то, что если отсутствует давление власти, то человек все равно найдет на микроуровне, в сфере межличностных отношений зависимость от кого-нибудь. Все равно придумает Большого Другого (по выражению одного психоаналитика). Человек обретает себя в лице Другого. Этот Другой должен подтвердить его существование и очень часто делает это через боль. В свое время экзистенциалисты говорили, что человек обречен на свободу. Я думаю, что человек обречен испытывать боль и страх. Это тоже является необходимым условием его существования. И закрывать глаза на это нельзя. Нельзя думать, что мы все еще живем в эпоху Просвещения. Другое дело, что в русском варианте многие находят спасение от монотонности жизни в пьянках. Именно тогда и происходят всевозможные рискованные события, выяснения отношений, драки.
Эх, не хватает нам каpнавалов!
Между пpочим типично русский «карнавал» — это бунт, кровавый беспощадный русский бунт.
Бунт как карнавал. Это интересно…
Единственный наш праздник — это революция, когда все переворачивается. Чем больше запретов, тем радикальней бунт. А обычные праздники являются ни чем иным, как формой стабилизации общества. Присутствие хаоса в культуре культуру не разрушает, оно ее укрепляет. Если же, напротив, запирать или запрещать появление этого хаоса, то может действительно произойти бунт. Но уже надолго. И тогда перевернется все с ног на голову. Допуская зоны «кровопролития» в культуре (от альпинизма до так называемых районов «красных фонарей»), мы предотвращаем кровопролитие в больших масштабах.
Валерий Владимирович, что вы скажете о тех, кто играет в фашистов или неофашистов?
Тот фашизм, с которым все борются политики, публицисты и общественные деятели, получая дивиденды популярности, — ненастоящий. Я его еще называю декоративным. Это фашизм, осуществляющийся в символическом плане. Нет ничего безопаснее, чем современный декоративный фашизм.
Тогда какого фашизма надо опасаться?
Такого, которого мы не знаем. Привычный фашизм безопасен потому, что таким образом (через форму, атрибутику и символику) человек просто легализует свое неприятие общества, существующего порядка вещей. Любой шаг такого фашизма к власти будет моментально отслежен, замечен и предотвращен, ибо сейчас все знают, каким образом фашизм пришел к власти. Это хрестоматийно. Поэтому надо бояться фашизма неизвестного. Я глубоко убежден, что новый фашизм кроется во всяких обществах типа «охраны животных», в «зеленых», в «солдатских матерях» и pелигиозных сектах.
Почему?
Попробуйте представить ситуацию, когда к власти приходит, например, общество охраны животных. По улицам будут ходить не только священные коровы, но и все остальные «священные» животные. Под новым фашизмом я подразумеваю новое жесткое организационное насилие над другим, этого нежелающего. И этого надо бояться, а не декоративного фашизма. В Германии и Италии есть фашистские организации, они «спокойно» существуют в рамках демократии.
В нашем разговоре наиболее беззащитными, если так можно сказать, выглядят самоубийцы. Насколько культура, философия может им помочь?
Во всех традиционных культурах самоубийство — это смертный грех. Но как только мы посмотрим на самоубийство как на феномен культуры, то тут же мы попадаем в совершенно другое пространство. И выясняется, что все тоталитарные общества запрещали самоубийство. В моей книге есть раздел «Пафос суицида». Действительно, бывают моменты, когда самоубийство — это единственный способ реализации потребности человека в коллективном теле, в боли и риске. Единственная фоpма пpотеста.
А если легализовать в нашем обществе различные формы садомазохизма?
У нас с садомазохизмом получается то же, что и с декоративным фашизмом. На Западе в садомазохистских клубах все пристойно, там присутствует даже полицейский. У нас странный перекос: мы почему-то благосклонно относимся к мазохистам и с ужасом — к садистам. На самом деле мазохист порой отвратительнее садиста.
Разве?
Садист и мазохист — это такие фигуры, которые не дополняют друг друга. Мазохист провоцирует нормального человека на садистский акт. А потом испытывает дополнительное удовольствие от своей провокации, от мучений совести того человека, которого он провоцирует.
У, гад какой изощренный!..
Таким образом получается, что садист как бы и не очень садист. Более того, тенденция европейской культуры такова, что садистов становится все меньше, а мазохистов все больше. Уже сейчас, например, в гомосексуальном сообществе на одного садиста приходится три мазохиста.
Значит, это — достижение цивилизации?
Нет, не цивилизации, а культуры. Цивилизация стерильна, а культура кровожадна. В итоге — мой девиз таков: назад к культуре!
И последний вопрос: что надо нам делать на пороге третьего тысячелетия, когда риска и страха много, слишком много, а комфорта маловато?
Ситуацию нужно перевернуть. Для того чтобы человеку хорошо работалось, ему надо сначала научиться хоpошо отдыхать. В том числе и в тех местах, где «страшно, аж жуть»…
Добавить комментарий