«Не мысли о вещах, но сами вещи» (феноменальный мир в поэзии Иосифа Бродского)

В творчестве Иосифа Бродского возрождаются традиции философской поэзии. Его стихам присущ напряженный интеллектуализм, точность выражения. Логические построения становятся частью метафоры, составляющей, в свою очередь, звено логического развертывания текста. Для Бродского очень важное значение имеет смысл поэтического текста, то, о чем этот текст, его, если угодно, метафизическое измерение. Многие повторяющиеся мотивы поэзии Бродского близки идеям экзистенциалистов, он сам в прозаических текстах (например, «Песнь маятника») не раз высказывал симпатии к экзистенциальной философии. Однако у Бродского различные философские теории становятся элементами сложного комбинирования. Экзистенциалистские идеи часто соединяются с идеями, восходящими к античной философии, в частности, к Платону.

Особый интерес представляют собою то, каким образом идея интенциональности, заимствованная экзистенциалистами (в сущности Сартром у феноменологии Гуссерля) находит отражение в поэтических текстах Бродского. Лозунг «назад к самим вещам» в стихах Бродского воплощается несколько иначе, чем, скажем, у Сартра. В своих воспоминаниях Симона де Бовуар приводит разговор, произошедший за столиком кафе между Сартром и Раймоном Ароном. Только что вернувшийся из Берлина, где изучал Гуссерля, Арон произнес знаменитую впоследствии фразу: «Если ты феноменолог, ты можешь говорить об этом коктейле, а это и есть философия». Сартр якобы побледнел от волнения и с того момента увлекся идеей интенциональности. Мераб Мамардашвили — философ, очень критичный по отношению к экзистенциализму и Сартру в частности, неоднократно замечал, что экзистенциалисты неправильно поняли гуссерлевский лозунг «назад к самим вещам»: они истолковали его как назад к вещам мира, между тем феноменологи самими вещами называли наше восприятие вещей.

Поэтический мир Бродского населен и перенаселен предметами, вещами. Например, в «большой элегии Джону Донну» перечисляется более двухсот предметов. Далее от простого «называния», воплощения материального мира в слове, Бродский переходит к «интенциональным актам» над предметами. Некоторые его стихи («Подсвечник», «Посвящается стулу», «Бабочка», «Фонтан», «Цветы» и др.) являются своего рода поэтическими интенциональными актами. К логическому акту мышления добавляется независимое от него фактическое основание. Вещь воспринимается чувственно, но процессом рассуждения устанавливается стоящая за вещью сущность. В границах стихотворного текста сам материальный вид вещи является ее пониманием или сущностью. Сама вещь является интенциональным объектом сознательной жизни автора стихотворения, ноэмой — тем, что мыслится в качестве предметного содержания интенционального отношения.

Объекты интендирования у Бродского могут быть разного уровня сложности — от стула («посвящается стулу») до старинной улицы в Риме («На виа Джулиа») и самого «вечного города» («Римские элегии»). Задача такого стихотворения не в том, чтобы описать вещь как таковую (феноменологически описать коктейль)а в том, чтобы между вещью и автором стихотворения установилось некоторое смысловое поле. Интенциональность конституирует сознание, наполняя его значением и смыслом, и текст стихотворения представляет собою поэтическую запись определенного результата такого конституирования.

Чаще объекты у Бродского интендируются глазом, а не воображением, однако порою происходит совмещение этих двух планов: «Глаз чувствует, что требуется вещь, которую пристрастно рассмотреть. Возьмем за спинку некоторый стул» («Посвящается стулу»). Наряду с толкованием феномена как чувственной данности, Бродский иногда трактует его в платоновском духе как эйдос. Например, финал упомянутого стихотворения: «.. материя конечна. Но не вещь». Под вещью в данном случае понимается идея вещи, ее эйдос, таким образом объектом интендирования в тексте оказывается не сам стул, а идея стула.