Желание как терпение

[113]

Желание являет собой проблему философскую постольку, поскольку оно осмысляется в своей трагичности. Практическая философия должна ясно и конструктивно ответить на вопрос, как быть с теми фундаментальными, принципиальными противоречиями, — противоречиями, не только «связанными» с самим устройством мира, частью которого мы являемся, но и составляющими основу, субстанцию этого мира, — противоречиями, которые влекут за собой неистовое напряжение желания, исполниться которому принципиально не суждено. Речь в конечном счете к невозможности вечной жизни. «Быть» с этими противоречиями по-человечески — это значит культивировать их, т. е. выработать способы редуцировать эти неразрешимые противоречия к определенным всего лишь — «трудностям», преодоление которых в наших силах и позволяет нам сохранить наше достоинство перед лицом смерти.

Терпение по существу это сфера расширения сознания как небытия, — сфера расширения зазора между «стимулом» и «реакцией». Принципиальный смысл терпения состоит в задержке и сохранении желания. Ведь, удовлетворяясь, желание исчезает. Только терпение, т. е. способность жить с болью желания, в боли желания и болью желания, представляет собой единственный способ сохранить желание не исчезающим, но пребывающим во времени. Боль же есть напоминание о смерти, модель смерти, в присутствии которой и происходит жизнь.

Терпение вставляет желание в рамку культуры и соотносит его с горизонтом трансцендентного, — делает его в известном смысле «статуарным» фактом социокультурного пространства, — трансформирует желание в ценность культуры. — С помощью терпения желание таким образом превращается в любовь 1.

С этой точки зрения задержка, изъятие из времени желания, есть базовое условие его человеческой возможности. Иначе говоря, культивированное желание это и есть терпение. Или по-другому, терпение это и есть желание, — желание остановленное и схваченное в культуре. Принципиальный смысл терпения в том, что оно есть форма «увеличения» зоны сознания, — «увеличения» зоны духовного, — «увеличения» зоны идеального. И подобно тому как знание о самом знании рождает [114] в конечном счете со-знание, так и возможная для человека как для человека (но не для животного!) оценка желания рождает со-желание, аналогичное по своему генезису со-знанию, единое с ним и составляющее необходимую основу человеческого бытия 2. Желание рефлексируется и становится предметом воли. Здесь завязывается, собственно, метафизика желания, выражаемая оксюморонами «желаю желать», «желаю не желать», «не желаю желать», «желаю не желать» и т. д.

Со-желание имеет и еще один смысл, уже не собственно культурный. Со-желание выступает как эмпатия, как сорадование и сожаление, — соболезнование, та область, которую Кант вслед за Лейбницем называл царством милосердия («Мир, поскольку мы обращаем в нем внимание лишь на разумные существа и их связи между собой согласно моральным законам под правлением высшего блага, Лейбниц называл царством милосердия, и отличал его от царства природы» 3). Иными словами со-желание обнаруживает самую основу социальности. На со-желании стоит солидарность социума, которая внутри себя обнаруживает таким образом терпение.

Начало культивированию собственно человеческого желания через табуальный запрет 4 положила архаика. В ранних традиционных обществах были сформированы искусство и культура терпения как социальный институт аскезы и как социальный институт толерантности 5. Эти институты представляют собой некоторые и до сегодняшнего дня эффективные технологии, конечно же не устраняющие радикально трагический характер желания, но смягчающие его. Здесь сформирована практика «длинной воли», позволяющей удерживать желание не только в рамках одного поколения, но на протяжении нескольких поколений. Скажем, произведение искусства, задуманное дедом, до конца реализуется только внуком. Ни дед, ни отец так никогда и не увидят его в завершенной форме, но их развитое терпение, можно сказать, гипертерпение, или трансцендентное терпение обеспечивает им всю полноту бытия в соучастии творения.

Новоевропейская цивилизация через протестантскую этику по-новому поставила проблему терпения. Аскеза предстала теперь как индустриальный труд. Технология терпения превратилась в аскезу [115] машинной технологии, в то же время породив разнузданное нетерпение потребления, связанное со всеми темпоральными болезнями массового общества, в частности, такими как революционное нетерпение 6.

В Новейшее время культуру терпения в новой форме эксплицировал Ф. Ницше 7. Его духовные усилия были направлены на экспликацию и высмеивание буржуазного нетерпения и могут показаться возвращением к традиционным ценностям, хотя на самом деле они обозначили момент непреходящего в терпении.

Терпение в желании, т. е. сам процесс культивирования желания — это особый способ видения мира и воздействия на вещи, особая жизненная позиция, связанная с преодолением самого себя, своей собственной вспыльчивости, поспешности, возбудимости.

Человек не должен суетиться. Между тем, именно суета как отчуждение времени, когда кажется, что «времени радикально не хватает», есть фундаментальное выражение современного нетерпения: «мы хотим сегодня, мы хотим сейчас».

В противоположность нетерпению терпение предполагает направленность всех сил на удержание реакции, на замедление эмоционального порыва, на охлаждение страсти. Терпение есть форма сохранения силы, — интенсивный, творческий поиск творческой свободы. Терпение — борьба с идолом пожирающего времени. Человек должен быть медлительным, сдержанным. Времени всегда достаточно. Мы никуда не торопимся принципиально. Человек должен быть независимым от времени, внутренне спокойным перед ним. Именно таким путем можно выбраться из платоновской пещеры. Если выйдешь слишком быстро, будешь ослеплен чрезмерным количеством света, если слишком быстро вернешься, чтобы освободить товарищей, будешь ослеплен темнотой. Подлинное творчество — медленность без ограничений. Ошибка — дочь поспешности.

Есть еще одна опасность, маскирующая нетерпение. Это чрезмерная говорливость. Мол, «прежде чем действовать, надо все хорошенько обсудить». Человек в пустой словесной активности, в болтовне, в графомании, в пухлых сочинениях на самом деле обнаруживает нетерпение, оборачивающееся нерешительностью. Терпение на самом деле выступает как метафизическая молчаливость и краткость 8.
[116]

Ясно, что когда мы ведем речь о терпении, то все время должны помнить о тех опасностях, которые нас подстерегают, маскируясь под терпение. Это лень, бесхарактерность, расслабленность, равнодушие, попустительство, притерпелость 9. Терпение представляет собой искусство обращения со временем, включающее в себя и фундаментальную сознательную решимость, обращенную к сути своего бытия. И именно потому, что терпение не есть технология, регулируемая однозначными алгоритмами, а искусство, зависящее как от интуиции деятеля, так и от случайности, мы говорим не о науке терпения, а всего лишь только об искусстве терпения.

Желание, раскрытое как терпение, противостоит вульгарности, имеющей дочеловеческие основания. Человек лишь постольку действительный человек, поскольку он овладел искусством терпения. Человек, проникший в искусство терпения, умеет внимать судьбоносности каждого момента, находить в любом случайном рисунке реальности его внутреннюю закономерность и красоту, гармонически сливаясь в своей деятельности с другими людьми и с мировыми ритмами.