Христианство есть учение о спасении, понимаемом как освобождение от греха и смерти. Окончательная, вселенская победа над ними неизбежна в конце времён. Однако некоторые люди уже обрели благодать и тем самым индивидуальное спасение. Их души пребудут до восстановления плоти в состоянии райского блаженства. Или же, как полагают более осторожные богословы, в предвкушении блаженства, ожидающего праведников после восстановления плоти.
Вместе с тем, при всей несомненной важности представлений о рае (и аде) для христианства, природа райского блаженства мало освещена в Библии. То, что можно найти там по этой проблеме, [205] скупо и сбивчиво. Характерно, что и авторитетные христианские мыслители и церковные деятели также мало пролили света на вопрос о рае. Следуя словам апостола Павла о том, что последние вещи мы видим сегодня как бы сквозь мутное стекло, гадательно, христианские писатели, как правило, склонялись к мнению о невозможности постижения рая и даже настаивали на недопустимости самих попыток такого рода. Блаженный Августин связывал полное постижение рая, как и других существенных вещей, с обретением самого рая. Афанасий Великий, указывая на то, что ещё никто не вернулся с того света, считал вопрос о месте пребывания отошедших душ скрытым от человеческого разума. Жан Кальвин не только находил проблему неразрешимой, но и утверждал, что стремление к её разрешению смехотворно и даже греховно. Он призывал довольствоваться тем, что открыто нам богом, и не предаваться пустым фантазиям. Желание иных умников заглянуть в самые потаённые уголки царствия небесного он полагал просто неприличным. Иммануил Кант, как человек верующий, полностью был солидарен с Кальвиным. Да и как философ, он считал, что вещи столь отдалённые следует предоставить заботам праздных голов. Уже в ХХ веке Карл Барт писал о том, что в теологии понятия «небесное», «потустороннее», «божественное» абсолютно синонимичны понятиям «сокрытое», «непознаваемое», «запретное».
Теология, следовательно, уклонилась от позитивного изложения содержания представления о рае. Тоже, кстати, можно сказать и в случае с адом — антитезой рая. Кальвин прямо утверждал, что всё, что можно прочесть в Библии об аде, можно смело отнести к разряду предметных метафор. Таким образом, нет никакой возможности логического анализа теологических доктрин о рае. Их попросту нет.
Такое положение дел не означает, тем не менее, что нельзя попытаться понять христианское представление о природе рая. Просто надо попробовать найти иные пути. Возможно, одним из них может послужить анализ психологии практического христианства. Ведь, если бог и сокрыл ответы на последние вопросы от богословов, то он определённо указал способ обретения вечной жизни всякому христианину через откровение: следует вверить себя творцу и следовать его заповедям. Остаётся, таким образом, понять какой же тип личности угоден Всевышнему. Для этого можно, разумеется, поговорить о сущности и психологии веры, проанализировать воздействие следования заповедям на личность или, напротив — о том, кто, собственно, склонен к принятию христианских идеалов. Интереснее, однако, пойти менее традиционным путём. Воспользоваться, например, фольклорными материалами. В отличие от теологии они передают не опыт интеллектуального осмысления догматики, а живые и действенные представления христианства масс. Этим представлениям [206] свойственна, конечно, некоторая наивность, но это, в некотором смысле, и к лучшему, поскольку на таком уровне практически игнорируются всякие нюансы, связанные с конфессиональными различиями внутри христианства, и. мы получаем возможность говорить о христианстве вообще.
Конечно, корпус фольклорных произведений религиозно-назидательной ориентации огромен. Однако для решения некоторых вопросов, пусть предварительного и неполного, достаточно и одного сюжета, учитывая, что имеется всё же тесная связь между народным видением христианского идеала жизни и, если так можно выразится, литературным.
Все знают сказочный сюжет о солдате, который вышел в отставку в преклонном возрасте. Профессии у него нет. Денег он не нажил. Идти ему некуда и не к кому. Задача его проста — выжить. Попрошайничество, обман, воровство становятся для него абсолютно неизбежными. При этом он, в общем-то, неплохой человек и достоин лучшей доли. Обычно он её и обретает. Как правило, через удачный брак. Бывает, однако, попадает и в рай, как это произошло, например, в сказке, записанной Якобом и Вильгельмом Гримм «Братец-Весельчак».
История очень проста. Обманывая чертей, людей и даже святого Петра, солдат обманом же попадает в рай. По ходу дела он, конечно, имеет множество приключений, не лишённых назидательности. Особенно интересны два обстоятельства. Первое — сразу же после смерти он по собственному почину прямиком отправляется в ад, а уже потом, когда его туда не пустили, пытается проникнуть в рай. Второе — Пётр видит его, что называется, насквозь, но «закрывает глаза» и позволяет себя «обмануть».
Почему плут с весьма сомнительными моральными принципами, авантюрист, совсем не склонный к набожности, попадает в рай? Как понять поступок святого Петра, как будь-то пренебрёгшего своими обязанностями? Если не рассматривать сказку о Братце-Весельчаке как простое проявление здорового народного скептицизма, то, возможно, что ответы на эти вопросы помогут понять, что же такое рай, и кто его достоин. При этом, все оговорки, связанные с очевидной католической подоплёкой всей сказки, можно смело отбросить прочь. Речь идёт, прежде всего, не о тонкостях вероучения, а о настроении.
Первое, на что хочется обратить внимание при попытке осмыслить ситуацию — это простота внутреннего мира нашего героя. Та самая простота, которая на бытовом уровне однозначно расценивается как положительное личное качество. Солдат не склонен к сомнениям, переживаниям или, тем более, к самоанализу. Он действует строго по обстоятельствам и не является загадкой ни для себя, ни для [207] окружающих, ни для святого Петра. При этом и они, в свою очередь, как ему кажется, абсолютно понятны для него. Мир, в восприятии сказочного персонажа, прозрачен, очевиден, прост до наивности. Этому миру можно доверять. Ведь это мир божий. Это дом, данный человеку, в котором он чувствует себя в безопасности, в покое. Причём покой этот воспринимается как относительно сытое существование при условии приложения минимума усилий. Это, между прочим, забавным образом совпадает с мечтами интеллектуала Августина, который описывал райское блаженство как знание всего «безо всякого труда». Как говориться, каждому — своё.
Второе, что заслуживает внимания — это безропотность солдата. Его готовность принять и мир, как он есть, и все последствия своих собственных поступков. Причём, это не связано, ни с угрызениями совести, ни с самоуничижением, ни с фатализмом, ни с благоговением. Скорее, объяснить такое настроение можно только исходя из того, что солдат — деятель по своей природе. Его интересует не оценка происходящего, а определение наилучшего способа действия (бездействия) в сложившихся обстоятельствах. В любых, самых неблагоприятных, обстоятельствах. грех уныния ему органически чужд. Напротив, ему свойственно радостное, бодрое восприятие жизни. Он неисправимый оптимист.
Третье — плутовство солдата носит безотчётный характер. Моральное измерение поступка ему неведомо. Он, строго говоря, не злой человек и не добрый. Он непосредственный, естественный человек. Иначе говоря, он искренний человек. Он таков, каков он есть, вполне доволен этим и не намерен скрывать что-либо. Ещё менее он склонен заниматься нравственным самоусовершенствованием. Гордыня ему неведома. Это известно и Петру, который не столько занят воспитанием, сколько помогает избежать действительного падения. Так, святой не уличает подопечного во лжи, не стыдит его, а заставляет сказать правду, не увещевает исполнять обещанное, а помогает выполнить взятые на себя солдатом обязательства. Говоря языком теологов, Пётр просто поддерживает протеже в состоянии, близком состоянию первобытной праведности. По крайней мере, сходство прослеживается в том, что касается незнания добра и зла.
Можно было бы продолжать перечень характеристик будущего обитателя рая, но и так довольно очевидно, что, не будучи подвижником, он вполне наделён тем, что именуется плодами святого духа. Он, безусловно, радостен, долготерпелив, воздержан, благостен, умиротворён, милосерден. Имеет веру и любовь. Несколько сложнее обстоит дело с кротостью, но и она наличествует, если судить по готовности отправиться в преисподнюю. (Сам солдат, правда, в качестве мотива принятия такого решения выдвигает простую лень.) Не следует забывать при этом и о простой бытовой непритязательности.
[208]
Радость следует из безусловного принятия всего. Долготерпение и воздержанность — из объективно сложного жизненного положения. О благостности свидетельствует удачливость. Об умиротворённости — спокойная уверенность и отказ от всяких мирских гарантий: денег, покровительства, пищевых запасов. Милосердие подтверждается готовностью делиться последними крохами с незнакомыми людьми. Вера, хотя и несколько наивная, неоднократно свидетельствуется как прямо, так и косвенно. Например, фактом безусловной победы над чертями. Любовь к людям демонстрируется реакцией просто на голодный взгляд. Любовь к богу — почтительной непритязательностью, которой солдат изменяет только однажды. Он упоминает имя божье всуе. Делает он это во имя жизни, и Пётр только мягко журит его за бестолковость.
Какие же выводы можно сделать? Что за идеал предлагает сказка? Кто будет обитать в раю? И каким, соответственно, должен представляться рай большинству христиан?
Судя по всему, рай — это место, где всё хорошо. Но, что такое «хорошо»? Очевидно, что наш солдат, в отличии от Августина, и помыслить не мог занять однажды место ангелов. Очевидно также, что и величайший из западных отцов церкви никак не мог видеть предельную ценность в жареном гусе. Однако оба они рассчитывали на несказанное блаженство в вечном царстве, которое, таким образом, должно вмещать всю полноту бытия и быть ни чем иным как всем нам знакомым миром, лишённым, однако всяких противоречий. Вечным миром. Тем миром, который царит уже в душе солдата. Тем миром — покоем («расе»), о котором писал Августин.
Добавить комментарий