Роман культуры впервые определяет В. Днепров как новый жанр ХХ в., в котором «через синтез культурной эпохи запечатлевается с эпическим богатством историческое время в его неповторимых особенностях» (Днепров В.Д. Идеи времени и формы времени. М., 1977. С. 419). По мнению Л. Бердюгиной, в немецком романе культуры не только появляется новая поэтика в результате «словесного моделирования несловесных искусств», но изменяется сам предмет искусства и возникает особый метод, синтезирующий принципы художественного и философского мышления (Философские проблемы взаимодействия литературы и культуры. Новосибирск, 1986. С. 91). В. Кругликов с нравственно-философских позиций определяет образ «человека культуры», его пространство и время (Кругликов В.А. Образ «человека культуры». М., 1988).
Эстетическую доминанту романа культуры мы обнаруживаем в определяемом нами типе «романа творения» (Бочкарева Н.С. Роман о художнике как «роман творения»: генезис и поэтика. Пермь, 2000). Роман культуры как разновидность «романа творения»в западноевропейской литературе появляется на рубеже Просвещения и Романтизма, в эпоху «наиболее интенсивных и многосторонних связей Востока и Запада» (П.А. Гринцер). Итальянский просветитель Дж. Вико выдвинул важные для появления романа культуры принципы сравнительного изучения наций, основанные на общности человеческой природы. К концу XVIII в. «культурно-исторический роман», в котором «решительно все должно было идти не от жизни, а от культуры, от истории искусства» (А.В. Михайлов) получает мировоззренческое обоснование в немецкой классической философии и эстетике И.Г. Гердера и К.Ф. Морица.
Истоки романа культуры обнаруживаются в английском готическом. Уже у Х. Уолпола в «Замке Отранто» (1765) появляются элементы «романа творения»: образы итальянского автора и английского переводчика в предисловии к первому изданию, взаимодействие эпох (варварство и Ренессанс), культур (средневековое рыцарство и буржуазная демократия) и эстетических принципов (классицизм, просветительский реализм, предромантизм), образы произведений искусства (замок, статуя, портрет). Неслучайной нам представляется и полемика Уолпола с Вольтером, на которую последний отвечает «одним из самых оригинальных и художественно совершенных произведений» (И. Миримский) — «Царевной Вавилонской» (1768).
Своеобразие «Царевны Вавилонской», на наш взгляд, состоит в поэтике культурологической игры. Вольное переложение библейского текста Экклесиаста, приписанное гостям Бела, задает тему: «Сущность человеческой природы — наслаждаться, все же остальное — суета сует» (здесь и далее перевод Н. Коган). К Экклесиасту отсылает и единственное авторское примечание, но и здесь мы обнаруживаем игру с источником, характерную для романа культуры: указываются главы 3, 18 и 19, хотя в тексте Библии их всего 12! В 3 главе Экклесиаста акцентируется мотив времени: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом…» Концепция времени библейского проповедника во многом определила хронотоп романа Вольтера: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «Смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас» (Эк.1; 9). Ритуальная функция птицы Феникс, сгорающей на костре и возрождающейся из пепла соответствует культурологической концепции «возвращения времен». Критикуя древних авторов, Вольтер иронически оправдывает собственные метаморфозы времени, в котором древние вавилоняне встречаются с европейцами XVIII столетия.
Вавилон — специфическое культурное пространство, в котором свободно соединяются различные эпохи: Халдейское царство (Бел), Ахеменидский и Сасанидский Иран (Оромазд), Арабский халифат (мусульмане). Поэтому хронотоп в романе не исторический, а культурологический. Неслучайно владыкой Вавилона здесь становится не исторический царь, а древнее божество — «старый Бел».
Мифическая страна гангаридов, с одной стороны, родственными узами связана с Вавилоном. С другой стороны, гангариды, якобы населяющие восточный берег Ганга (вегетарианцы, верящие в переселение душ), связаны с Индией. Народы Индии уважают гангаридов подобно тому, как в Вавилоне «люди невежественные, но жаждущие знаний, уважают халдейских философов, хотя не могут с ними сравняться».
Примечательно, что в странствиях Формозанты и Амазана не упоминается Греция, а мифические животные страны гангаридов тесно связаны с греческой мифологией. Античные реминисценции сопровождают героев романа Вольтера. Греческая культура оказывается в какой-то мере внутренним центром романа, точкой отсчета и оценки, не случайно Амазан излагает учение, «ставшее спустя много столетий учением Пифагора, Порфирия и Ямвлиха».
Мотив испытаний, позволяющий соединить элементы мифа, сказки и рыцарского романа, используется для включения в игровое поле романа трех древневосточных культур: египетской, индийской и скифской. Мотив странствий позволяет сопоставить восточные и западные культуры, причем Азию представляет женщина, а Европу — мужчина. Игра словами как акцентуация этимологических значений или образование новых слов — тоже характерный элемент поэтики романа культуры, как и использование иностранных языков. Создавая иронический эффект, Вольтер использует греческий и латынь для характеристики европейской культуры, китайский и английский для создания национального колорита.
Автор не случайно сталкивает героев во Франции, где жители играют как дети и Амазан, увлеченный чарами «галльской комедиантки», нарушает верность Формозанте. Театрализация — характерная черта романа культуры, сюжет которого — метаморфозы жизни и искусства. Основным прототипом героя-игрока в соответствии с непременной автобиографичностью «романа творения» часто становится сам автор: «Театральность и страсть к актерству таилась в самом характере Вольтера…» (Державин К.Н. Вольтер. М., 1946. С. 316). Бошамон сравнивает «Царевну Вавилонскую» с комической оперой: «В ней царит веселье, которому автор сумел придать весьма философские черты, так же как и сатира на лиц, коих он так любит выводить на свою сцену».
В »Царевне Вавилонской» создается образ автора-повествователя, играющего с героями и читателем. Главные действующие лица условны, но их чувства и мысли часто оказываются очень точными. Повествователь то наделяет их собственными взглядами и оценками, то принципиально отделяет от себя. Функцию рассказчика выполняют в романе также мудрецы и советники. Особенно близки автору мифические герои: птица Феникс или Оракул. Вавилонский царь и его советники не могут оценить остроумие Оракула, не понимают его философских выводов и вообще отказывают ему в здравом смысле, но следуют его советам.
От первого лица автор выступает в конце романа, обыгрывая традиционное обращение поэта к музе. Условность такого обращения резко нарушается называнием имен истинных адресатов — критиков Вольтера. Что это? Романная игра или сведение личных счетов? Если рассматривать обращение к музам как часть романного целого, то необходимо учитывать иронический контекст, в котором оказываются не только критики, но и сам писатель.
Нарушая традиционные границы между искусством и жизнью, Вольтер переносит в жизнь принцип романной игры. Любопытно, что художественные произведения Вольтера печатались в «пиратских» вариантах с указанием имени писателя, а в авторском варианте — анонимно. Издательская жизнь «Царевны Вавилонской», смысл которой в пиратских копиях, по словам Вольтера и исследователей его творчества, искажался до противоположного, на наш взгляд, отражает важнейшую особенность художественного мира романа культуры, основным эстетическим принципом которого является игра. Независимая от автора, самостоятельная жизнь рукописного текста станет предметом художественного осмысления в романах культуры ХХ столетия («Мастер и Маргарита» М. Булгакова или «Орландо» В. Вульф).
Добавить комментарий