В любом социуме время от времени разыгрываются безумные сцены, воцаряется всеобщий разброд, в результате чего сущее оказывается во власти хаоса, не знающего ни границ, ни форм, [206] ни норм. При этом хаос предстает как не аномальное, а вполне естественное состояние, типичное для отдельных периодов существования всех социальных систем. Хаос будто гонится за системой и временами настигает ее, чтобы перемолоть в своих гибельных объятьях все ее структуры. И эта неизбежность смертельного краха делает социальные катастрофы скорее правилом, чем исключением в жизни индивидов и сообществ. К категории хаоса восходят такие понятия как энтропия, аномия, катастрофа, катаклизм, социальный взрыв, обозначающие различные грани и аспекты распада социальных структур, когда в атмосфере тотальной деструкции исчезает очевидная логика в происходящих событиях, когда в бесновании вздыбившегося мира начинает сталкиваться все со всем, а людям начинает представляться, будто разрушается сама субстанция цивилизации и наступает «конец света». Социальный хаос — это всегда распад и гибель большинства созданных людьми социокультурных институтов, и потому он трагичен. В нем, в его вихрях и взрывах погибают те, кто вполне мог бы жить в обстановке порядка и стабильности. Поэтому хаос — это, говоря языком Якоба Бёме, истинное «мучение» материи и духа. Он предполагает обвальное, лавинообразное разрушение существующих цивилизационных структур — религиозных и воспитательных институтов, семейных связей, моральных и правовых норм, эрозию государственности, обострение борьбы за власть между политическими группировками, мотивации которых все более криминализируются. При всем разнообразии причин и источников дезорганизационных и деструктивных процессов, большинство разрушений осуществляется по инициативе и при активном участии конкретных социальных субъектов-индивидов, групп, общностей, находящихся в плену определенных идей и умонастроений, стремящихся провести в жизнь свои убеждения, отстоять собственные интересы. Поэтому уничтожение людьми основ собственного существования выглядит как разновидность социального суицида. Большинство людей на время как бы утрачивают склонность и тяготение к конструктивным новшествам, которые позволили бы интегрировать общество и укрепить государственность. Исчезает способность формулировать идеи и идеалы, объединяющие все социальные слои. Распадаются практические и духовные «скрепы», связывавшие людей в разномасштабные общности. Теряют свою нормативно-регулятивную силу правовые императивы и растет число людей, [207] выпадающих из поля их действия. Нежелание соблюдать нравственно-правовые нормы оставляет индивидов без внутренних гарантий от опасности расчеловечивания. В результате они оказываются беззащитны как перед силами внешнего социального зла, так и перед злом, угрожающим им из глубин их собственной природы. При попытках социальных субъектов решительно и резко заменить существующий порядок на новый социальная система сползает от законопорядка к аномии, погружается в кризисное, предкатастрофическое состояние. На фоне обстоятельств, разрушающих обветшалые социальные формы, появляются субъекты (индивиды и группы), полагающие, что необходимо усугубить действенность разрушительной тенденции и попытаться заодно уничтожить все то, что стоит на пути к полному обновлению жизни. Исполненные негативистского пафоса, они выступают в роли настоящих фурий разрушения.
Дезорганизационные процессы повсеместно переходят в деструктивные, которые оказывают на человеческое поведение не социализирующее, а преимущественно десоциализирующее, биологизирующее воздействие. Дремлющие в глубинах человеческого подсознания агрессивные начала, прежде успешно блокировавшиеся цивилизационными нормативными структурами, теперь, когда последние оказываются полуразрушенными, становятся бесконтрольными и активно заявляют о себе множеством разнообразных эксцессов имморального и противоправного характера. Множество людей оказываются ввергнутыми в экстремальные условия, чреватые для них моральными деформациями, экзистенциальными катастрофами, страданиями, духовной и физической гибелью. Обнаруживаются три основных типа катастрофических разрушений: 1) цивилизационная катастрофа — распад основных социальных институтов (экономических, правовых, политических и др.), составлявших «костяк», остов всего социального «тела» локальной цивилизации; 2) культурная катастрофа — разрушение основополагающих нормативно-ценностных начал духовного, религиозного, нравственного характера, придававших человеческому общежитию гуманистическую оформленность; 3) антропологическая катастрофа — негативные мутации в самом типе человеческой личности, деформации в психике, мышлении, заставляющие говорить о нисхождении человека на более низкую ступень социокультурного развития.
[208]
В результате отрицательных метаморфоз возникает катастрофическое сознание, которое поглощает и растворяет в себе смысловые, нормативные и ценностные структуры. На том месте в субъективном пространстве индивидуального духа, где должны занимать свое место структуры смыслов, норм и ценностей, обязаны присутствовать разнообразные иерархии социальных предписаний, рациональности ясных императивов, очевидности отчетливых базовых оценок, воцаряется хаос иррационального. В его сумбурной непросветленности переворачиваются смыслы и распадаются нормы, осуществляется беспорядочное брожение, происходят странные смешения, поражающие своей неодухотворенной абсурдностью. В классической литературе описан характерный тип такого катастрофического сознания. Дидро в повести «Племянник Рамо», а затем Гегель в «Феноменологии духа» обозначили его как феномен «разорванности» человеческого духа. Грозные оползни распадающихся традиционных нормативно-ценностных систем погребают под собой и безжалостно перемалывают хрупкие духовные структуры, срывают с культурного сознания тонкие покровы цивилизованности, превращать человека в грубое, косноязычное идеологизированное животное. В его сознании гаснет свет понимания того, что происходит на самом деле с ним и с миром, воцаряются сумрак и хаос.
В зависимости от площади социальных пространств, охваченных деструктивными процессами, аномия может быть либо очаговой, либо тотальной. После оставшегося в прошлом разгула сил хаоса в любой социальной системе всегда продолжают сохраняться остаточные, периферийные виды аномии. Они остаются пребывать в многочисленных социальных «нишах» общественной системы. Очаговая аномия, в отличие от тотальной, составляет неотъемлемую принадлежность любой общественной системы на протяжении всей истории ее существования. Очаги беспорядка необходимы системе для поддержания ее же собственной жизнеспособности. Это объясняется тем, что полная, тотальная однородность и абсолютная упорядоченность делают систему хрупкой, понижают ее сопротивляемость перед внешними деструктивными воздействиями. Наличие же очагов аномии с характерными для них множествами разнообразных девиаций образует широкое пространство социальной свободы для активных действий и энергичного самоутверждения социальных субъектов. Именно эти очаги оказываются теми местами, где возникают [209] нестандартные жизненные модели, различные свежие находки и социальные новации. Государство, его институты, органы власти оттого всегда с опаской взирают на свободу и ее различные проявления, что ощущают прямую связь между свободой и аномией, чувствуют, что свобода несет в себе возможность перехода во вседозволенность, способна выступать антропологической ипостасью хаоса и вести к распаду многих социальных структур.
Очаговая аномия — это форма сохранения «ниш» свободы даже в самых «закрытых» системах, где блоки социальных институтов предельно плотно пригнаны друг к другу. Чем жестче и тотальнее социальный контроль, тем интенсивнее протекают процессы внутри этих «ниш». Важная роль в сохранении таких очагов принадлежит гражданскому обществу. Одна из его задач в том и состоит, чтобы поддерживать существование подобных очагов, оберегать их от уничтожения государственной машиной. Разумеется, это относится к тем очагам, где культивируются не криминальные, не опасные для жизни, здоровья и достоинства граждан, формы аномии.
Природа хаоса парадоксальна: социодинамика тотальной деструкции может быть конструктивной и способна создавать нечто вроде «первоматерии», из которой будут рождаться новые формы. Это, очевидно, имел в виду Ницше, когда писал о том, будто нужно носить в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду. Вошедшая в состояние хаоса, обезумевшая аномийная система сбивает собственные запоры, обрушивает все свои прежние границы. Из нее начинает выливаться и вываливаться ее содержимое и она становится до такой степени открытой, что внешние воздействия получают возможность почти беспрепятственно проникнуть во все образовавшиеся пустоты и разломы. То есть открытость былой системы становится абсолютной. Теперь в то, что от нее осталось, начинает вторгаться все, что угодно. В итоге ее обмен остатками вещества, энергии и информации с внешней средой достигает максимальной степени возможного. Аномия позволяет ускоренным темпом возникнуть необходимым предпосылкам для переструктурирования социальной реальности и для возникновения новых социальных форм. В бурно протекающем взаимообмене, среди обломков старых распавшихся систем начинают возникать такие комбинации, которые никогда бы не образовались в условиях стабильности. [210] Образуется ситуация чуть ли не абсолютного обновления, когда из старого почти ничего не сохраняется в его прежнем состоянии. Подобная обстановка оказывается максимально благоприятной для всевозможных новаций. Поскольку активно экспериментирует сама жизнь, то люди тоже могут заниматься экспериментированием, поскольку перед ними открывается социальное пространство свободы, несравнимо более обширное, чем в эпохи порядка и стабильности. Эпоха аномии предстает в глазах многих социальных субъектов как пора чуть ли не безграничных возможностей. Кажущаяся отдаленность состояний хаоса и порядка уступает место представлениям о их явной близости. Временами в человеческом сознании эти два состояния сближаются до такой степени, что хаос и порядок начинают чуть ли не отождествляться. В хаосе начинают видеть «сложную и непредсказуемую форму порядка» (Э. Ласло). А в порядке усматривается сравнительно простая и предсказуемая, потенциальная разновидность хаоса. В условиях аномии скрытая от непосредственного созерцания логика исторических событий напоминает логику движений маятника. Когда достигнуто предельное состояние социального хаоса и дальнейшие разрушения становятся невозможны, остается только одна возможность — устремиться в противоположном направлении и начать возводить из руин новую цивилизационную систему со всеми сопутствующими атрибутами — государственностью, правом, экономикой, культурой и т. д. И в пучине аномии уже постепенно намечаются те будущие возможности, которые спустя некоторое время станут линиями становления и развития новых социальных форм. Так, например, принимающая немыслимые ранее масштабы экономическая преступность предстает в эпоху кризиса как одна из стихийных форм перераспределения собственности, а значит как одно из средств сокрушения старого порядка и установления нового. Более того, преступность, как таковая, выступает как способ стихийного переструктурирования не только экономических, но и политических, и правовых отношений и институтов.
Добавить комментарий