«О, спорт, ты — мир!». Знаменитый лозунг основателя олимпийского движения был призван стать эмблематой не только мира, существующего без войны (древнегреческий принцип), но и мира как символа наивного глобализма. Оба эти значения как нельзя лучше передаются русским двуединым значением слова «мир». Возрождение олимпийского движения в конце девятнадцатого века, таким образом, олицетворяло воссоздание ситуации земного мира без войны. Эти утопические надежды были перечеркнуты двадцатым веком, когда Олимпиада то и дело уступала место либо войне, либо бойкоту по идеологическим принципам, в основе которого опять же была война.
Своеобразные принципы отношения к спорту прорастали и в традициях, первоначально мало связанных с утопическим олимпизмом, но в конечном итоге приводивших национальный спорт к олимпийскому движению. Один из наиболее характерных примеров здесь — эволюция отношения к спорту в нашей стране. В течение 85 лет послереволюционного развития это отношение неоднократно трансформировалось, но за каждой трансформацией прослеживались вполне объективные причины идеологического, общекультурного и иного порядка.
К революционным годам Россия подошла в качестве государства, постепенно вливающегося в общемировое олимпийское движение. Все происходило достаточно спонтанно, поскольку еще не существовало строгой системы международных спортивных организаций. Мировой спорт переживал стадию «младенчества», искреннего любительства. Легендарная золотая медаль фигуриста Панина-Коломенкина, завоеванная на летней Олимпиаде начала века, в дальнейшем стала парадоксальным символом и зарождения, и крушения идеи вхождения России в олимпийскую семью.
В России начала двадцатого века были выдающиеся спортсмены — особенно в интеллектуальных (шахматы, шашки), силовых (борьба) и технических (авиация) видах спорта, что демонстрировало три составляющие прорыва в будущее, которыми наша страна могла гордиться и благодаря которым могла смело смотреть в лицо западной цивилизации. Спортивная мощь, интеллект и техническая независимость — все это косвенно свидетельствовало о темпах развития капиталистических отношений, свидетельствовало в пользу России. Экзотический иностранный «силач Бамбула», приходящий на ум из детских воспоминаний, на самом деле был реальным спортсменом — соперником легендарный русских борцов Заикина и Поддубного на борцовском ковре. Но куда ему до наших чудо-богатырей! Не случайно, что русская авиация постоянно пользовалась символами-именованиями, идущими из былинно-спортивной традиции («Илья Муромец», «Микула Селянинович», «Богатырь» — названия первых русских самолетов).
Ситуация в мировом спорте конца девятнадцатого и первых десятилетий двадцатого века почти полностью повторяла ситуацию общекультурную. Так, например, развитие шахматного искусства (от Стейница, Морфи и Маршалла до Алехина, Капабланки и Ботвинника) воспроизвело все основные тенденции мирового искусства, причем в калейдоскопически ускоренном темпе. Шахматы в своем развитии (с момента начала розыгрыша первенства мира) миновали этап эллинско-возрожденческой классичности, барокко и романтизма, а в лице «гиперреалистов» (уже в тридцатые годы) стали предтечей постмодернистских веяний в искусстве и спорте.
Первые послереволюционные годы в России характеризовались двумя тенденциями. Во-первых, это вполне объяснимый интерес к массовой физкультуре (как антиподу «буржуазного спорта»). Выдающиеся достижения отечественной легкой атлетики родом из этого времени. Во-вторых, культивирование шахмат в качестве игры, воплотившей в себе высокий интеллектуализм нового строя. Шахматы синтезировали в себе то, что первый советский чемпион мира Михаил Ботвинник впоследствии теоретически обосновал в качестве союза спорта, искусства и науки. Совсем не случайно шахматы стали тем видом спортивных единоборств, который особенно пестовался первичной советской идеологией. Шахматы были своеобразным слепком разнородных тенденций в культуре, что в наибольшей степени подходило для оправдания революционных тенденций в идеологии и повседневной жизни.
Физическая культура как массовое движение воплощала идею народного героизма, самоотречения; шахматы — личной проявленности в революционной борьбе. Обе тенденции — культивирование шахмат и массовой физической культуры — означивали одну ту же парадигму, а именно культ героического энтузиазма. Известные сюжеты у Ильфа и Петрова, а также у Набокова на тему шахмат были лишь литературным выражением массового «спортивного психоза». Тем не менее, именно массовая физическая культура и вполне профессиональные (впрочем, как и массовые) шахматы, в конечном счете, стали той базой, на которой сформировались будущие выдающиеся достижения советского спорта.
На фоне массового физкультурного движения оформился первый из народных видов спорта — футбол, на долгие десятилетия, вплоть до наших дней, ставший «безымянной» звездой массового сознания (и не только спортивного) — по степени недостижимости идеального успеха. Возникнув из тех же идеологических истоков («эй, вратарь, готовься к бою: часовым ты поставлен у ворот…»), футбол объединял в себе идеи массового физкультурного движения с интеллектуализмом коллективного достижения простейшей цели (в противовес шахматному индивидуализму: гол против мата ). Футбольная команда, защищающая рубежи Родины, стала, кроме того, и символом революционного единения (футбольные матчи советской сборной против сборной команды басков). Символизация футбольной мечты в годы Великой Отечественной войны превратилась в мощную легенду. Вспомним знаменитый матч в блокадном Ленинграде и легендарный расстрел киевского «Динамо» в Бабьем Яру после победы над гитлеровской футбольной командой. В 40-е годы победное турне московского «Динамо» по футбольным полям Великобритании выражало торжество советского духа в тяжелых условиях послевоенного восстановления. Трансформация футбольной идеи в дальнейших десятилетиях советской истории была весьма поучительной — через победы и поражения не только спортивного характера — вплоть до серьезного обсуждения вопроса о том, может ли футбол быть интегративной национальной идеей (конец 90-х годов).
Лучшие страницы советского футбола связаны с тем, что высокая техническая подготовка футболистов базировалась на недостижимом для большинства европейских команд уровне физической подготовки (это, скорее всего, было следствием развития массовой физической культуры). Как только преимущество массовости и физического превосходства из нашего футбола ушли в прошлое, его уровень быстро упал. В целом, можно точно установить основные этапы взлетов и падений футбольного искусства в СССР (России) в зависимости от конкретных социально-политических условий.
Следующий этап становления спорта высших достижений связан с культом ледовых арен. Помимо общенационального преклонения перед искусством выдающихся советских хоккеистов, подаривших поистине уникальный спортивно-творческий результат в поколении Рагулина — Фирсова — Харламова — Мальцева, речь идет также о конькобежном спорте и фигурном катании. «Зимнее прозрение» соответствовало и отечественной ментальности, и образу «русского медведя» в сознании инаковом. При всех различиях между ледовыми видами спорта их объединяла все та же интегративная идея единения силы и искусства. Фигурное катание, в частности, реализовало подсознательную мечту советского человека о том, что не только классический балет подвластен русским, но и кое-что еще. Что касается хоккея и коньков, то реализация реактивных скоростей и полетности, характерных для этих видов спорта, как нельзя лучше дополняли национальную идею покорения Вселенной первопроходцами космоса.
Особую функцию в этом смысле выполняла гимнастика, особенно женская. Идеал «вечной женственности», столь близкий национальному духу, в концентрированном виде реализовался в достижениях нескольких поколений советских гимнасток. Квинтэссенцией этого процесса была знаменитая история с выбором Наташи Кучинской «невестой Мехико» во время очень непростой для советских спортсменов летней Олимпиады 1968 года. Постепенная девальвация идеи женского начала в спортивной гимнастике, когда культ искусства уступал место культу технической сложности, приводил к частичной потере интереса к этому олимпийскому виду спорта. Вместе с тем, сохранению идеи «вечной женственности» способствовали наши не менее выдающиеся достижения в художественной гимнастике.
Лыжный спорт (в большей степени женский) воплощал другую идею, идущую с незабвенных 20-30 годов. Выносливость в сочетании с мастерством всегда были условием возвышения советской женщины — будь то тракторная бригада Паши Ангелиной или же работающая за двадцатерых ткачиха-ударница. Возвышение за счет обретения допинговой «маскулинности», постигшее советский спорт на его излете, — тоже наследие тех героических времен. Редкие появления в этом виде спорта иконических ликов лыжниц-красавиц, нарушающих привычный стереотип (Юлия Чепалова), становясь исключениями из правила, лишь подтверждали давнюю тягу к синтезу спортивной мощи, высокого искусства и идеала красоты.
Давно ожидаемый и настигнувший, наконец, российский спорт кризис, свидетельствует о том, что на уровне государственной политики необходимо переосмыслить основания его развития. Речь идет не просто о заимствовании какой-то уже известной парадигмы, но о выработке принципиально новой стратегии спортивного движения. Достижения советского периода, отражавшие генеральные этапы становления советской политики и идеологии, вряд ли могут повториться. Возрождение отечественного спорта произойдет на базе нового синтеза высокого интеллектуализма, спортивной мощи и общекультурных ценностей.
Вместе с тем, трудно освободиться от мысли о том, что культивирование и возвышение тех или иных видов спорта будет самым непосредственным образом связано с этапами становления спортивной игротеки теперь уже постсоветской ментальности.
Добавить комментарий