Не секрет, что культурно-историческая ситуация конца ХХ в. вносит в атмосферу интеллектуальной жизни особые смыслы, связанные с рождением разнохарактерных философских парадигм. Общей чертой таких новообразований можно назвать их «пост-маргинальный» характер, где под понятием «пост» имеется в виду наличие (видимое или реальное) некоторой конечной модели философского дискурса, а под «маргинальностью» — явная неустойчивость, подвижность такого рода моделей, их устремленность к границам философского знания, «номадическая» труднопредсказуемость. По этой причине основные культурно-философские построения, приобретая видимость завершенности, как бы окончательности, на самом деле играют роль буферных зон, разделяющих «век нынешний» и «век грядущий». Общепринятое использование приставки «пост» для обозначения этих парадигм весьма своеобразно: на смену извечному «нео-», при-писанному всей истории ХХ в. (неотомизм, неопозитивизм, неореализм, неокритицизм) или же его этимологическим инверсиям (новый рационализм, «новые левые», фрейдо-марксизм) приходит энтимема «пост-культуры».
Трудно, казалось бы, найти точки соприкосновения, а тем более пересечения между постмодернизмом и постпозитивизмом. На самом деле они несомненно присутствуют, и именно эта проблема (в призме современного состояния исследований по философии науки) стала одной из ведущих на последнем Международном конгрессе по истории, философии и логике науки (Флоренция, 1995).
Канва возникновения подобных непредсказуемых пересечений достаточно очевидна. Она проясняет смысл и символику развития феномена культуры, за пределами которого подразумевается существование особых, неведомых смыслов. Приходит ощущение возможности очередной «смерти культуры», прихода окончательного, а не «вяло текущего» культурно-антропологического апокалипсиса.
Стратегия пост-игры часто выполняет роль нежелательного ограничителя культуры, ее смыслового оконечивания. Самосознание европейского человека стремится к универсальной синтетичности, однако стремление это часто выливается в изысканную усталость или же агрессивную леность.
Деструктивное мышление, реализующееся в форме деконструктивистских (постструктурализм — постмодернизм), пролиферационных (философия науки) или же адаптивно-конформистских (нео-пост-«консервативных») установок, обращается в осознанный жест шизоаналитического философствования, для которого любой «новый рационализм», любое, даже феноменологически окрашенное cogito, оказывается не более, чем мифом Нового времени.
Таким образом, в культурной ситуации конца ХХ в. феномен «укоризненного» сознания, с опаской относящегося к заблуждениям рационализма и одновременно не могущего выйти за его рамки, занимает реальное место.
Постпозитивистские упражнения в сегодняшней ситуации представляются чем-то древним, архаическим, не достойным «честных глаз» постмодернистского проповедника. Но вряд ли можно приказать какому-либо феномену культурного бытия уйти в небытие лишь вследствие самоироничности и нового способа исповедания его оппонента.
Можно ли считать, что последовательная критика классического рационализма, с которой обычно связываются постмодернистские (и постструктуралистские) новации, родилась именно в ауре этих течений постсовременности? Видимо, нет.
Возьмем, к примеру, такую цитату: «…наука не священна. Одного того, что она существует, еще недостаточно для обоснования ее превосходства. Современная наука выросла из глобального отрицания того, что было прежде, и сам рационализм, то есть мысль о том, что существуют некоторые общие правила и стандарты, которым подчиняется наша деятельность, включая познавательную, вырос из глобальной критики здравого смысла (например, Ксенофан против Гомера)… Как устанавливать дефекты и осуществлять изменения?» 1 Эти программные слова П. Фейерабенда из книги «Наука в свободном обществе» (1978 г.) прозвучали как раз в тот период, когда провозглашались первые манифесты философии постмодернизма. Принадлежность цитаты философу науки выдает, пожалуй, лишь тот материал (рассуждения о научной форме рационализма), на котором она основывается.
В широком контексте постпозитивистских концепций точка зрения П.Фейерабенда представляется наиболее показательной. Его концепция в значительной степени соответствует как классическим традициям позитивной философии (хотя последнее и не всегда очевидно), так и деконструктивистским чаяниям постмодернистической парадигмы.
П. Фейерабенд приходит к концепции эпистемологического анархизма ( альтернативизма), анализируя обыденные факты, встречающиеся в жизни каждого человека, что весьма роднит его методологию с постмодернистской обращенностью к «телу», «физическому». Он доказывает правомерность своего метода на примерах из медицинской и юридической практики, когда точки зрения ученых по одному и тому же вопросу расходятся кардинальным образом. Верно подмечая, что очень часто мнение специалистов требует определенных поправок, ибо они «склонны отождествлять потребности науки с потребностями повседневной жизни», П.Фейерабенд фактически сводит проблему поиска научной истины к «смекалке» и «умению» третейского судьи («неспециалиста»), который, по его мнению, вполне может разобраться в научных проблемах, не занимаясь данной отраслью знания профессионально» 2. Однако эти примеры больше относятся к области человеческой психологии, научной этики, чем собственно к научной аргументации, что, видимо, также сближает мировидение «закоренелого» позитивиста и не менее «матерого» современного постмодерниста.
Такие парадоксы составляют основу концепции постпозитивистского альтернативизма, которая в конечном счете сводится не к конкурированию научных теорий, а к сопоставлению научного и вненаучного знания. И хотя Фейерабенд использует большой фактический материал, связанный со становлением концептуальных научных программ в истории физики, основная его идея заключается в столкновении именно этих двух, действительно несоизмеримых альтернатив, в совокупности выражающих, скорее, логику парадокса, но не логику классической кантовской антиномии.
Яркая антикумулятивистская направленность мышления П.Фейерабенда, как он сам признает, прямо вытекает из метода «проб и ошибок» К.Поппера. Следуя традиции своего учителя, П.Фейерабенд релятивизировал это понимание до предела, объявив альтернативизм единственно возможным способом движения научной мысли. Вместе с тем, П.Фейерабенд неоднократно полемизирует с Т.Куном по вопросу о «нормальных» и «революционных» периодах развития науки, возражая ему, в частности, по поводу процесса выбора альтернатив из многих возможных, отрицая саму возможность существования «нормальной науки», периодов ее «монистического» развития. Эти две тенденции размышлений П.Фейерабенда достаточно четко приводят к обоснованию им тезиса о том, что альтернативизм — это «единственный метод, совместимый с гуманитарным мировоззрением» 3.
Не случайно поэтому П.Фейерабенд прямо связывает свои культурологические и социальные взгляды, изложенные в работе «Наука в свободном обществе»,
с основными положениями и выводами книги «Против методологического принуждения» (“Against Method”). Видимо, дело здесь не столько в «диалектизации» философии науки, сколько в общности той традиции, которая в конечном счете и становится определяющей.
Общая тенденция, характеризующая эту традицию, хорошо выражена в работе П.Фейерабенда Farewell to reason. London, New York, 1987, название которой можно перевести на русский язык, как «Прощай, благоразумие» (по аналогии с переводом названия знаменитого романа Э.Хемингуэя “Farewell to arms” — «Прощай, оружие»). И поскольку корень «разум» становится определяющим, встает вопрос о нормах отбрасывания благоразумия, которые предлагаются современным «постмышлением».
По Фейерабенду, «идея метода, содержащего жесткие, неизменные и абсолютно обязательные принципы научной деятельности, сталкивается со значительными трудностями при сопоставлении с результатами исторического исследования» 4. Именно такой путь вхождения с ситуацию постсовременности предлагается и постмодернизмом, который отрицает возможность классических подходов к последней. Между тем, как в постмодернистическом, так и в постпозитивистском анализе отправной точкой критики остается классическая модель философского знания. Осознается тот простой факт, что без подробного критического анализа классики никакая постклассика невозможна. Мир конструируется по сложным лабиринтам «умершей истории современности», но ностальгическое воспоминание о ней становится опорной точкой новых конструкций.
Для сопоставительного анализа точек зрения постпозитивизма и постмодернизма полезно ввести терминологическое разграничение понятий дискурсивной и дискурсной практик. Оба эти понятия являются производными от термина «дискурс», столь популярного в современной гуманитаристике.
Первое из них ближе к классической идее рациональности и этимологически связано с немецким написанием diskurs ( на русском языке ударение ставится на первый слог, ди'скурс). Второе значение можно связать с французским написанием discours или же с английским discourse ( с явным ударением на последний слог, диску'рс). В первом случае речь идет о классическом (новоевропейском) понимании проблемы дискурса, как интеллектуальной практики рационально-логического ряда. Последним отзвуком такой трактовки можно считать работу М. Фуко «Слова и вещи», а также теорию коммуникативного дискурса Ю. Хабермаса. Во втором случае имеется в виду широкое понимание идеи дискурсивных практик в том смысле, как ставится эта проблема в современной французской и американской философии, а также в литературоведении и лингвистике. Постпозитивизм, несмотря на вводимые критерии несоизмеримости и «анархизма», лишь обрабатывает, переоформляет дискурсивность как ди'скурс. Постмодернизм полностью отказывается от ди'скурса в пользу диску'рса.
Постпозитивизм не может встать на точку зрения постмодернистского исповедника, самоэпатаж и тотальная ироничность которого сами по себе являются методом жизни в постсовременности: ди'скурс не пускает. Исповедальное слово, пусть даже в форме эпатажа, предполагает разрыв с любой формой классической рациональности. Эту границу не переступает постпозитивизм. «Тоска» по рационализму является определяющим модусом его существования в культуре, несмотря, на такое, допустим, признание. «Анархист, — пишет П. Фейерабенд, — подобен секретному агенту, который играет в разумные игры для того, чтобы подорвать авторитет самого разума» 5.
Современный позитивизм не мог бы, наверное, выбрать вслед за Г. Башляром следующий лозунг: «Смысл философской эволюции научных понятий настолько очевиден, что едва ли можно сомневаться, что именно научное знание упорядочивает наше мышление, что наука организует саму философию. Именно научная мысль задает принцип для классификации философских систем, и для изучения прогресса разума» 6. И поэтому в отношении постпозитивистского ди'скурса, помимо всех прочих, возможен парафраз на тему ностальгически-риторического вопроса a' la Ф. Феллини: «…а корабль плывет»? По крайней мере — в качестве вопрошания о судьбе постпозитивистской программы «обновления» рациональности.
Что касается постмодернизма, то речь может идти не только о попытке преодоления «зоны сталкера»,
в которой обитает классическая рациональность, но и жертвоприношении, как результирующей акта исповеди.
Соотношение между постпозитивизмом и постмодернизмом можно проиллюстрировать с помощью пушкинского образа «раны — окна», который использован в поэме «Медный всадник».
Точно так же, как спорным является вопрос о том, в чьем теле прорублена рана Петербурга — в теле европейской культуры или же в теле России — спорным предстает и вопрос о том, кто же кого «ранит» в ситуации постсовременности. Понятно, что образ культуры, как целостного явления, в конечном итоге складывается как нечто завершенное. Однако объективное противоборство различных культурфилософских парадигм — это живое настоящее философии. В отношении противостояния постпозитивизма и постмодернизма проблема является столь же сложной, как и в «первоисточнике», в вопросе статусе Петербурга, как «окна в Европу».
Если же использовать «анархическую» терминологию постмодернизма (или «деконструктивную» постпозитивизма?), то можно предположить, что амбивалентность рассматриваемых концепций основывается на двух стадиях развития шизоситуации в культуре. Постпозитивизм «играет роль» классического шизофреника с бинарно раздвоенным сознанием, тогда как постмодернизм включается в гонку мультипликаций сознания, столь характерную для развитых форм шизофрении.
Необходимо добавить, что стратегия смыкания постмодернистского поиска с идеями позднего М. Хайдеггера лишь относительно напоминает ситуацию пересечения идей К.Поппера — П. Фейерабенда с концепциями Ж.-П. Сартра или Г. Маркузе. Однако универсальность «пост»-ситуации в культуре делает весьма относительной любые конфигурации разрыва, превращая их в непрерывные области пересечения и взаимодействия.
Добавить комментарий