Опыт лингвистического анализа аргументации в политическом диалоге

[299]

В настоящее время происходит становление политического дискурс-анализа как самостоятельной дисциплины. Перспективы развития этой дисциплины связываются с применением лингвистических (филологических) методов анализа политических текстов. Прежде чем обратиться к изложению лингвистической интерпретации аргументации политического диалога, несколько слов хотелось бы сказать о том, что политический диалог в настоящее время рассматривается как один из видов политического дискурса, т. е. языковой деятельности в рамках политической коммуникации, основная цель которой заключается в создании определенного мнения в общественном сознании. В этом случае неизбежно приходится говорить о соположении таких аспектов, как реализация «языка власти» в рамках современной антропоцентрически ориентированной коммуникативной лингвистики.

Аристотель отмечал, что bios politicos состоит из двух составляющих — praxis (действия) и lexis (речи). Таким образом, можно предположить, что политика, в сущности, является языковой деятельностью, в которой язык используется для осуществления власти. В принципе, всякая речь, так или иначе, политически нагружена, поскольку является средством солидаризации людей в обществе. Подобное толкование во многом принимается исследователями разных направлений, так как политика воспринимается обществом через речь и, следовательно, понимание и интерпретация политической речи являются условием интерпретации политики. Всякий текст, помещенный в социальное пространство и получающий интерпретацию, представляется исследователями как дискурс 1. В XXI веке этот термин применяется в разных смыслах исследователями разных направлений, но одно совершенно очевидно, что их объединяет предмет [300] исследования — текст в самом широком смысле слова, т. е. некоторая информационная единица, которая становится предметом интерпретации.

Способность манипулировать человеческим сознанием через язык все больше начинает интересовать исследователей, занимающихся дискурс-анализом, политологическими и лингвистическим исследованиями. Разница в подходе к анализу политического языка лежит зачастую в принятии тех отправных точек к исследованию политических текстов, которые намечают сами ученые. Так, например, в политологии дискурс-анализ ведется с работ Макса Вебера о понимании (Verstehen), социальных практик школы Л. Альтюссера, согласно которым интерпретация понимается как преображение «реальных» отношений между людьми в идеологические позиции, а также с учетом современных исследований Бирмингемской школы. Связь в этих направлениях политического дискурса-анализа с лингвистическими исследованиями видится в следующих моментах: 1) обращение к структурной лингвистике (к работам Ф. Де Соссюра и французских структуралистов); 2) использование прагмалингвистических принципов анализа (обращение к работам Дж. Остина, Дж. Серля, П. Грайса и Дж. Лича); 3) использование принципов социолингвистического анализа (Э. Гоффман, С. Эрвин-Трипп, У. Лабов); 4) лингвистики текста (Т. ван Дейк).

Здесь же следует отметить сближение таких дисциплин, как философия языка и лингвистика. Так, например, «Теория речевых актов», разработанная философами-аналитиками, воспринята как лингвистическая школа. Такое сближение философской и лингвистической проблематики объясняется как самим предметом исследования — языком, так и теми общеметодологическими проблемами, с которыми столкнулись эти две дисциплины. В политологических и лингвистических исследованиям в настоящее время все чаще используются данные семиотики, особенно в связи с тем, что дискурс-анализ, контент-анализ и интент-анализ связаны с онтологией человеческой деятельности 2.

В лингвистике дискурс-анализ в принципе не противопоставляется лингвистике текста, но акцент переносится со структурно-семантических аспектов на знаково-информационные [301] составляющие текста. Больше всего в лингвистических работах можно найти ссылок на М. Фуко, который ввел понятие «дискурсивные практики», т. е рассматриваются как некоторые «языкоподобные, т. е. похожие на язык своей структурирующей способностью механизмы познания и культуры». Основное внимание уделяется проблемам языка как способу контроля над обществом, а тема «язык и власть» становится ведущей.

В XXI веке в связи с процессом глобализации «власть» понимается не только как форма права и политики в управлении, но шире как способ оценивать социальные опасности, исходящие из разного рода общественных институтов. Способом и оценки и манипуляции становится сам язык. В связи с широким распространением информационных технологий особое значение приобретает английский язык, и именно на его примере можно рассмотреть некоторые из процессов использования языка для осуществления власти.

В этом отношении большой интерес представляют работы по теории языка, создаваемые на основе исследований языковой формы, позволяющие раскрывать, в свою очередь, более сложные идеологические процессы. В частности, в 30-40-х годах ХХ века был популярным так называемый Basic English (British American Scientific International Commercial), который использовался как вспомогательный международный язык, а в качестве первого этапа изучения английского языка и далее Бейсик стал пропагандироваться как универсальное средство общения. Известно высказывание У. Черчилля о том, что широкомасштабное использование Бейсик Инглиш было бы более плодотворным, чем захват больших территорий. Причем этот язык не заменяет «живой» английский. Например, одному из сотрудников Би-би-си была поручена задача перевести новости на Бейсик Инглиш, и этот сотрудник вскоре обнаружил, что задача невыполнима, так как интерпретация может получаться иной 3.

Современные компьютерные технологии приводят к созданию особого «виртуального» английского языка, который служит средством коммуникации в электронной почте, конференциях и «чатах». Интервью политических лидеров, помещенные в [302] электронном виде в Интернете также заслуживают отдельных исследований, поскольку комплексный способ подачи информации с гиперссылками, расположением материала на веб-странице требуют разработки новых интегративных методик анализа. Интерпретация становится очень важным фактором воздействия как способ осуществления власти. Считается, что общение происходит уже на «постанглийском языке», поскольку «плохой язык вытесняет хороший», на самом деле это всего лишь использование иного английского языка для целей социализации в виртуальном глобальном пространстве, и в нем можно можно вычленить некоторые черты, сходные с языком политики.

Принципы языка политики/политиков могут сравниваться с принципами новояза (newspeak), который был представлен Дж. Оруэллом в его публицистических статьях и знаменитом романе «1984». К ним относятся: 1) уменьшение словарного состава; 2) уничтожение полисемии; 3) слова как пустые оболочки; 4) передозировка готовых клише и сокращений; 5) антонимические эвфемизмы; 6) развитие в прошлое (т. е. распространение существующих факторов как потенциально уже существовавших); 7) развитие до заранее установленного состояния. Этот новояз позволяет контролировать политическое поведение. Цель его не выражение особенностей мировоззрения, а манипуляция способами мышления граждан. Исследователь теории новояза Дж. Оруэлла А.Л. Резников отмечает, что «сегодня политический жаргон (в любом языке, в том числе и в английском) представляет собой ту область языка, которая в наибольшей степени приближается к новоязовской модели», и подчеркивает тот факт, что анализ речи политических и иных общественных деятелей должен находиться под пристальным вниманием лингвистов 4. В США, например, еще в 70-х годах был создан Комитет для борьбы против публичной демагогии — Committee on Public Doublespeak, который присуждает две награды — одну за вклад в критический анализ общественного языка и вторую — ироническую награду — за наиболее противоречивые, уклончивые и вводящие в заблуждение высказывания. Последние типы наград были присуждены людям по разным причинам: 1) тем людям, которые сознательно или [303] бессознательно выражаются так, что сказанное можно понять в двух противоположных значениях (Дж. Буш); 2) за туманный и неточный язык (Ал. Хейг — бывший госсекретарь США); 3) за чрезмерное использование эвфемизмов (Р. Рейган). В качестве примера можно привести исследования, которые касаются как отдельных политических эвфемизмов: taх increase = revenue enhancement (повышение налогов = увеличению доходов); miss target = fall outside current accuracy requirements (не попасть в цель = упасть за пределами текущих требований точности;) MX missile = peacekeeper (ракета МХ = миротворец); Genocide = ethnic cleansing (геноцид = этнические чистки) 5. Эти и другие понятия попадают в словари и справочники типа Doublespeak Defined. Harper Collins (1999). Можно говорить о возникновении своеобразной «политической диглоссии», когда имеется как бы два разных языка — язык официальной пропаганды и обычный язык 6.

Таким образом, политический дискурс рассматривается как «вживление» в общественное сознание определенных представлений 7. Это «вживление» особенно внушительно прослеживается в языке (в новоязах) тоталитарных режимов, как, например, в немецком языке нацистской Германии, в русском языке советского периода 8. В качестве отдельных примеров можно привести «дискурс безопасности» (Security talk), «дискурс Рейгана» (Reaganspeakы), «дискурс Клинтона» (Cleantonspeak) или «дискурс Горбачева» «парламентский дискурс» и т. д.

Хотелось бы подчеркнуть тот факт, что исследования общения людей и обращение разных отраслей знания к анализу речи приобрели особое значение к концу ХХ века, так как принципиально изменилась парадигма анализа материала, и именно коммуникативная лингвистика стала тем «перекрестком», на котором создаются междисциплинарные исследования по риторике, теории аргументации, [304] которые рассматриваются с новых точек зрения, не исключая аналитические, герменевтические подходы, а также привлечение семантических и семиотических методик. Несмотря на трудности, которые существуют в названных направлениях, именно последние специальные исследования позволяют высказать предположение о пересмотре некоторых общефилософских критериев. Так, например, критерий рациональности, идущий от позитивизма, не всегда точно позволяет определить целесообразность посылок, даже феноменология с ее сложными обращениями к актам человеческого сознания, и герменевтика, основанная на исторической традиции, часто не способны определить формы сознания в современном глобализованном и идеологизированном обществе XXI века. Под влиянием специальных исследований принципиально меняется парадигма исследования, и политический дискурс рассматривается с новых антропоцентрических и когнитивно-дискурсивных позиций. Это прежде всего связано с тем, что анализ политического дискурса без учета взаимодействия многих антропоцентрических параметров, например, таких, как интенция, эмоциональное состояние, социальный статус, культурный фон, соотношение когнитивных и коммуникативных структур и др., становится схемой, лишенной важных факторов определения воздействующей силы самого дискурса.

Антропоцентризм — то направление, которое делает акцент исключительно на поиске системных свойств, отражающих человеческое поведение, в том числе и речевое. Антропоцентрический подход иногда противопоставляется комплексным системным исследованиям, однако это противопоставление в аспекте гуманитарного знания не является актуальным, «человеческое измерение» не противопоставлялось, но включалось в исследования. «Постантропологическое мышление отказывается от претензии на тотализирующую роль дискурса о человеке… Формы реализации тех или иных норм или социальных институтов — технологии образуют самостоятельную реальность, к которой человек должен относиться не как к чему-то безусловно злому и враждебному» 9.

Понимание антропоцентризма в лингвистике как проявление «человеческого фактора» в языке стало достаточно распространенным, [305] особенно в связи с развитием психолингвистики и прагмалингвистики. Этим термином обозначаются два круга явлений — система понятий, отражающих сферу деятельности человека, включая политическую деятельность, и система анализа текстов (высказываний) с точки зрения коммуникативного процесса — анализ интенций говорящих при создании высказываний и интерпретаций этих высказываний слушающими. Если в первом случае лингвистический анализ (в том числе и семантический) связан с выделением ограниченной единицы, то во втором случае единицей считается такое сложное явление, как коммуникативный акт, т. е. некоторая модель или схема организации человеческого общения. Кристаллизация антропоцентрически ориентированных систем анализа в обоих случаях связана с проблемами интеракции, т. е. взаимоотношения языка, сознания и речевого общения.

Освещение этих проблем во многом зависит от тех научных позиций, на которых стоят исследователи, т. е. оно связано с методологией исследования, которую в философии языка иногда называют парадигмой, течением. Так, отмечается, что наиболее распространенным явлением стала такая парадигма философии языка, которая связана с делением семиотики и лингвистики на семантику, синтактику и прагматику. Соответственно, выделяются семантический, синтаксический и прагматический подходы к исследованию философии языка, и, в свою очередь, выделяются соответствующие им три раздела философии — философия имени, философия предиката и философия эгоцентрических слов.

К настоящему времени более широкое понимание парадигмы, введенное Т. Куном как более предпочтительное, чем простой набор правил построения систем, также находит признание в лингвистике. Под парадигмой в этом случае понимается такая совокупность лингвистических классов, которая имеет общий признак, способный вызывать похожие ассоциации. При этом сами единицы отличаются друг от друга по другим параметрам, например, по количеству составляющих эту единицу элементов. В таком случае привычное более узкое противопоставление парадигматики и синтагматики становится несущественным. Так, если под синтагматикой понимали лингвистический процесс, текст, то в построении теорий с учетом таких психолингвистических факторов, как цельность и связность текста, [306] ученые говорят о «парадигмах текста» и «парадигме текстов», что в структурной лингвистике было бы немыслимо. Этот факт прежде всего связан с изменением научного видения многих явлений, а именно с попыткой комплексного изучении функциональных динамических свойств систем, которые постоянно изменяются при взаимодействии со средой.

Т. Кун отмечал, что наряду с определением системы правил прежде стоит определять статус именно парадигмы явления и этому способствует ряд причин:

• правила выводятся чрезвычайно трудно, особенно в новых областях знаний;
  
• приобретение нового знания во многом зависит от полученного исследователем образования. Это полученное образование часто основывается на практическом применении уже существующих теорий, что затрудняет поиск нового теоретического видения предмета исследования: над теорией начинает довлеть практика;
  
• несовпадающие точки зрения при парадигматическом описании могут сосуществовать, так как совокупности исследуемых единиц осознаются как отдельный предмет исследования. В качестве примера Т. Кун приводит спор между физиками и химиками о том, является ли атом гелия молекулой или нет; для химика атом гелия — молекула, так как принимается во внимание поведение этой структуры, в то время как для физика эта единица молекулой не является, так как ее спектр не показывает молекулярную структуру 10. Если же не пытаться выводить рациональное описание системы правил поведения единицы, но остановиться на понимании парадигмы, то возможно пересмотреть некоторые ранее существующие положения.
  

Таким образом, антропоцентрической лингвистической парадигмой можно считать некоторую модель организации языковых единиц, связанную с рассмотрением динамики существования единицы в коммуникативном пространстве человеческого сообщества. Определение способа организации единиц во многом зависит от научных позиций исследователя. При этом эвристическую целесообразность исследования не следует принимать как онтологическое свойство объекта исследования, хотя именно [307] сфера научных интересов исследователя, т. е. разумная деятельность человека, позволяет определить парадигматические свойства единицы. Антропоцентрическая парадигма в эпоху глобализационных процессов оказывается особенно важной, поскольку интерпретационная составляющая связана с языком как модельной системой интепретатора. Для лингвиста это структурные схемы текста и схемы аргументации. В процессе интерпретации «реконструируется» или, иными словами, «моделируется» мысленный мир по усмотрению интерпретатора — в нашем случае лингвиста — интерпретатора. Предметом описания становится и реальное и в некоторых случаях нереальное, но желаемое положение дел. В антропоцентрической лингвистической парадигме снимается грань между универсальностью изучения языка и многочисленными аспектами дискурсивных практик, и тем самым снимается проблема редукции дискурса до изучения исключительно языковых явлений и происходит расширение в сторону возможных моделей интерпретации.

Лингвистический анализ представлен в настоящее время достаточно разнообразным спектром исследований, в основном базирующихся на анализе текстов как дискурсов, т. е. с определенным уклоном в представление семантико-синтаксической структуры текста и его коммуникативно-семантической модели. В рамках семантико-структурного направления исчисляются предикаты, устанавливаются референциальные отношения, различные связи внутри текста (анафорические, синонимические, антонимические), определяется функциональная перспектива высказывания (тема-рематические отношения) и т. д. Коммуникативно-семантическая модель связана с проблематикой интерпретаций содержания, т. е. создания моделей на основе реконструкций, в которых презумпции интерпретатора-лингвиста позволяют ретроспективно конструировать смысловые построения автора текста (адресанта) и адресата. Если автор текста политик, то для воздействия используются разные намеренные коммуникативные тактики воздействия с использованием аргументации. Для создания моделей берутся данные социолингвистики, антропологии, семиологии. Дискурс-анализ не противопоставляется лингвистическому и интертекстуальному анализу текста. Интегральный подход, при котором учитываются как коммуникативные, так и когнитивные аспекты описания текста, связан также с развитием когнитивно-дискурсивной [308] парадигмы, которая выступает как научная парадигма знания, «которая представляет собой попытку синтезировать разные точки зрения на один и тот же объект или же каким-то образом их совместить» 11.

Диалогичность политического текста заключается в том, что любой текст рассматривается с точки зрения наличия такой составляющей значения, как воздействие/ убеждение. Основная трудность аналитического подхода к выявлению этой составляющей текста заключается в том, что при заявлении о необходимости функционального исследования текста, лингвистическая семантика остается в рамках анализа дискретных элементов языковой системы. Исследование же текста как предмета речемыслительной деятельности включает в себя исследование соотношения лингвистических и экстралингвистических компонентов, направленных на эффективность убеждения аргументации. Отнюдь не всегда аргументация имеет логически правильный и рациональный характер, зачастую именно ошибки (fallacies) определяют развитие успешности/неуспешности дискурса. Эти ошибки могут иметь намеренный характер. Замечено, что если политик хочет уклончиво высказаться по какому-либо вопросу, он должен как минимум сделать два противоположных заявления по этому поводу. Например, отношение Дж. Буша к закону, предусматривающему выделение специальных квот при приеме на работу или на учебу для представителей национальных меньшинств, так называемому Affirmative Action, было представлено газетой «Вашингтон Пост» как положительное, а обозреватель «Нью Йорк Таймс» написал, что Буш отказался поддержать закон и занимает сдержанную политику 12.

Соответственно, политический текст, включая тексты высказываний политических деятелей, становится предметом пристального внимания и как способ убеждения или манипуляции, и как некоторый объект для определения видов аргументов и ошибок. В частности высказывания из словаря американских президентов могут быть хорошими примерами, как ставший «классическим» высказывание Б. Клинтона по поводу значения глагола «быть», в котором устанавливается совершенно [309] своеобразная трактовка грамматического употребления глагола: “It depends on what the meaning of the word «is» means is, and never has been, that's one thing. If it means there is none, that was a completely true statement” (Это означает глагол «быть». Если он означает «есть» и «никогда не был», то одно. Если он означает «не существует», то это было бы совершенно «правдивое утверждение»).

В арсенале убеждающей речи важное место занимает риторика уже не только как теория и практика убеждения в процессе доказательства истинности выдвинутого положения, (Аристотель). Во второй половине ХХ века выявилось направление «новой риторики», главной задачей которого является изучение всех типов аргументов, во всех типах высказывания, при любой аудитории» (Perelman). Этот вид риторики интепретируется как «логика неформального суждения», которая основана на схемах представления аргументации как части спора или иначе как части «критической дискуссии». В диалектической традиции теории аргументации каждая из сторон строит собственную аргументацию, сообразуясь с тезисами и аргументами оппонента. В этой риторической традиции аргументация анализируется как средство достижения простого убеждения пассивного получателя текста 13. Другими словами, в риторической аргументации автор не только не обязан приводить возможные аргументы и тезис оппонента (т. е. с точки зрения данного лица контраргументы и антитезис), но может даже не иметь таковых вообще. В этом смысле риторическая аргументация характеризуется открытостью и неопределенностью.

Собственно аргументация предполагает, что аргументатор должен полностью доказать свою точку зрения и убедить/переубедить своего оппонента. Хотя аргументация — это явление использования языка, ее нельзя рассматривать с точки зрения только лингвистики так как необходимо раскрывать логическую структуру текста, т. е. схему, посредством которой и осуществляется аргументация. В качестве схем наиболее распространенной является схема С. Тулмина, как некоторая конструкция, обладающая рядом имплицитных дополнений. Основными ее составляющими являются посылки, обоснования, [310] ограничители. Все эти элементы могут быть описаны только с помощью языка, который должен быть понят аудиторией. Следовательно, наличие «манеры речи» и понимания зависят от интерпретации речевого поведения аудиторией или собеседником. И даже самой нейтральное выражение может иметь не прямой, а некоторый забытый метафорический смысл.

Аргументация, согласно Х. Перельману, образует сложный текст, обращенный к самым различным группам слушателей. Аргументы сами могут вступать во взаимодействие и аудитория может их использовать как новый вид аргументации. Именно этот фактор позволил развиться прагма-диалектической школе аргументации, которая основана на интеракциональном анализе текста. Согласно воззрениям представителей этой школы^14, аргументация рассматривается как речевой акт, состоящий из ряда высказываний, которые предназначены для того, чтобы обосновывать или, опровергать выраженное мнение, и направлены на то, чтобы убедить рационального судью в правильности определенной точки зрения, приемлемости или неприемлемости этого выраженного мнения. Интеракциональный характер этого подхода связан с диалогичностью и с постоянным обменом мнениями, аспектами представления про-и контр-аргументов. Авторы этого направления аргументологии, хотя и апеллируют к теории речевых актов, но подчеркивают различие между актами аргументации и другими речевыми актами, так как аргументация требует наличия более одного высказывания и она обязательно должна иметь интеракциональных характер. Разрешение спора соответствует четырем «диалектическим фазам» модели критической дискуссии: стадия конфронтации (установление факта существования спора); 2) стадия открытия дискуссии (происходит распределение ролей на место антагониста и протагониста); 3) стадия аргументации (происходит столкновение мнений); 4) заключительная стадия (устанавливается вид разрешения спора в пользу одной из сторон).

Поскольку полемичность свойственна политическому дискурсу, то она становится некоторой «театрализованной агрессией», направленной на внушение отрицательного отношения [311] к политическим противникам говорящего и на навязывание иных ценностей и оценок. В этом факторе заключается особенность аргументативного анализа политического дискурса. Именно по этой причине оцениваемые позитивно сторонниками одних взглядов понятия (например, фашизм, коммунизм, демократия) могут восприниматься негативно или даже как прямое оскорбление, как это произошло с такими политическими понятиями, как коммунизм, фашизм, демократия 14. Таким образом, целесообразно говорить не просто о принципиальной полемичности политического диалогической речи, но и об аргументативности, которую возможно представить в виде интегративной интерпретации интерактивной деятельности диалогической речи.

Политический диалог может рассматриваться как форма коммуникативного взаимодействия, осуществляемого языковыми средствами, имеющего политический смысл и направленного на поиск политической позиции, согласование намерений выявление взаимных интересов. В этом отношении политический диалог является ненасильственным осуществлением власти и реализации политической воли сторон на основе открытости (не исключающей наличия «ошибок») и взаимопонимания (не исключая нарушений постулатов коммуникативного взаимодействия). Аргументация осуществляется в виде явного или неявного диалога, и сам политический диалог — одна из форм организации аргументативной деятельности. Текст политического диалога представляет собой аргументативный дискурс, состоящий из ряда высказываний, выдвинутых в защиту одной или нескольких точек зрения. Таким образом, можно сопоставить процесс аргументации и политический диалог, цель участников которых — выявление взаимных интересов, поиск общей или, наоборот, противоположной политической позиции, согласование намерений. Каждый участник может иметь свое мнение, не совпадающее с мнениями собеседника. При этом единицей диалогического дискурса (или текстовой единицей диалога) можно считать единицу, объединенную единой тематикой, в которой развитие диалогического взаимодействия зависит [312] от реплики-зачина, а конечная реплика является независимой от дальнейшего диалогического развития 15.

В качестве примеров можно привести некоторые формы политической дискуссии, выделенные на материале слушаний Комитета по Внешней политике Палаты представителей США (1) Hearings before the Subcommittees on Europe and the Middle East, and on International Economic Policy and Trade of thee Committee on Foreign Affairs. House of representatives. One hundredth Congress, 1988; (2) One hundred first Congress, 1989. Основные стадии политического диалога: 1) открытие, заявления, комментарии — изложение позиции сторон, внесение конкретных предложений и формирование тематической рамки, связанной с поднимаемыми вопросами; 2) свидетельство о позиции участников диалога и 3) этап вопросов и уточнений, т. е. собственно дискуссии. Стадии политического диалога соотносимы со стадиями критической дискуссии. Так, например, стадия заявления политического диалога соответствует стадии конфронтации критической дискуссии; стадия свидетельства соответствует стадии аргументации, где одна из сторон принимает роль протагониста, а другая роль антагониста. Стадии мини вопросно-ответных единств соответствует заключительная стадия критической дискуссии. Каждый из этапов характеризуется наличием тех или иных стереотипных высказываний. Так, например, на первом этапе при подготовленных заявлениях встречаются такие стереотипные фразы как: I appreciate…, I want to acknowledge…, I want to say…, I want to focuse my remarks…, I want to inject…., раскрывающие желание говорящего определить свое положение. Собственно аргументативная схема определяется апеллятивными высказываниями — Have you any idea…? Why …?, Did you say…?, You see…, и эгореференциальными фразами типа I mean…, I think…, I mean…, I don't know…?, которые помогают говорящему организовать собственную аргументацию. При неподготовленных размышлениях встречаются интенсификаторы типа: just, very often, categorically, а на третьем этапе возникают стереотипные мини-диалоги, построенные по схеме верификации — [313] Is this…? Will it…? Или уточнения: Why shouldn't…? Why introduce…? В сущности, данные коммуникативные стереотипные фразы являются теми рудиментарными высказываниями, которые представляют собой устойчивые фразы, участвующие в создании особых лексических узлов, проходящих путь от прямой номинации к идиоматизированной, как это произошло с высказываниями: I mean, You know, I think, служащих для смягчения коммуникативного намерения или выполняющих метакоммуникативную функцию.

Помимо стереотипных фраз, выделяются типы аргументов и стереотипные схемы аргументации. К ним относятся схемы, отражающие симптоматические отношения, отношения сходства, основанные на аналогии, и «активные» отношения при попытках убедить аудиторию с помощью определения отношений между посылкой и высказываемой точкой зрения. Схемы, виды аргументов и типовые фразы, лежащие в основе текстов политических дискуссий, создают разные уровни стереотипности 16. В политическом диалоге текстов Палаты Представителей конгресса США, например, можно возможно выделить следующие типы аргументов:

1) Убеждение, целью которого является достижение взаимопонимания, необходимого для совместной деятельности участников политического диалога. Убеждение осуществляется через информирование, вводимое предикатами, обозначающими когнитивную деятельность человека (see, observe, indicate, find, examine). Например, Мr. Levine. (1) What are the implications in your view, you offer us with regard to General Secretary Gorbachev's reform program in the Soviet Union?… Mr. Naylor; (2) I take a somewhat more optimistic view; (3) Soviet officials tell me that none of these laws are set concrete, they are open to negotiations, they are flexible; (4) The unfortunate thing is while American businessmen sit around and pick the laws to pieces, the choice deals will go to the West Germans, French, Swedes and Japanese (1:78). В данном диалоге собственно убеждение заключается в реплике (3), [314] состоящей из четырех речевых актов (двух ассертивов и двух декларативов), которые свидетельствуют об открытости дискуссии.

2) Обоснование, т. е. введение фактической аргументации, объяснения (для интерпретации уже принятого сообщения) или подтверждения (сообщение об источнике получения знания, но без дополнительного коммуникативного фокуса).

Mr. Peck one reason why I do not think a shura can be held is because/ it cannot physically, people cannot physically gather in safety in large numbers (2:98). В данном случае тезис I do not think a shura can be held аргументируется определенным общеизвестным фактом people cannot physically gather in safety in large numbers. Реплика представлена высказыванием с каузативно-консеквентным значением, со смягченным коммуникативным намерением с помощью стереотипного высказывания I think.

3) Оценка представлена речевыми актами утверждения, предположения, одобрения/неодобрения, а также комментирующими высказываниями эмоционально-оценочного свойства — радости, разочарования, гнева, сожаления. Например,

Mr. Simons (1) In other words it will strike the Jackson-Vanik Amendment from the President's hands as a tool of foreign Policy and that has much larger implications than for Romania, and it seems to me that that is a consequence which is certain and that was the purpose of my remark.

Mr. Christopher. H. Smith (2) I would suggest that you perspective is a little fatalistic. (3) To say that it is impossible for MFB to be an incentive is awfully sweeping and broad. (4) The amendment itself calls for suspension and it would be resumed as long as it has been certified there has been some progress. (5). Again, we are not talking about revocation; we are talking anout a suspension and that should not be lost. (6) I think the Soviet union and other Communist countries would see that the Jackson-Vanik amendment in the Congress does not just gather dust, that we use it, if we see that there are problems and take action (1: 44).

Начало политического диалога начинается с суммирующей фразы как обращение к процессу аргументации, на которое следует антагонистическая реакция, вводимая предикатом suggest. Высказывание (3) может рассматриваться как аргумент оценки, выраженный речевым актом утверждения с категоричным отрицанием точки зрения протагониста. Антагонист также реагирует достаточно эмоционально в свою пользу (6), отстаивая [315] ложность тезиса протагониста. Тем самым аргумент оценки в основном касается расставления акцента на выдвигаемых аргументах, которые вводятся предикатами знания и мнения (think believe, seem appear) и модификаторами (possibly, surely).

Для лингвистической интерпретации немаловажным фактором оказалось и выделение способов аргументации. Некоторыми из них могут считаться: пример (вычисления, цифры), ссылка (на авторитет, на очевидный факт), обращение к процессу аргументации (порядок следования аргументов), цитирование (точное обращение к словам). Рассмотрим некоторые из них.

Пример приводится в качестве дополнительного аргумента. В нижеприведенном примере аргументатор обосновывает свою точку зрения с помощью примера.

Mr. Bereuter (1) … I will ask for continued help on educating colleagues on the positive impacts of marketing loans.

Mr Andreas (2) Well thank you. (3) Let me give an example. (4) Soybeans are owned by the Commodity Credit Corporation. Because we do that, Brazil and Argentina are increasing their soy production as fast as they possibly can. We are trying to get export enhancement relief on, say, soybeans oil so that we can participate in the export market.. (5) It is essential that we be competitive in the soybeans and soybean oil business. (6) If we don't, Brazil would be able to sell the soybeans. (7) Now that could become a political problem (1: 187). В высказывании (4) содержится описание ситуации и делается вывод о том, к чему это может привести (5). Обоснования аргумента представлены утверждениями, содержащими примеры (4;6-7).

Ссылки на адресата (протагониста) или ссылки на авторитетное лицо встречаются довольно часто в политической дискуссии: Mr. Christopher. H. Smith: You also noted that Mr. Gorbachev seems to permit bankruptcy and unemployment (1:80) или Mr. Smith.: Dr. Ericson, You were speaking earlier about how the republics apparently are taking more responsibilities upon themselves, but my understanding is that the Ukrainian Part Chief has been a very strong impediment to Gorbachev's plans and opposes them very actively (1:82).

Цитирование — точное обращение к словам другого лица с указанием на источник: Mr. Christopher. H. Smith (1) Dr Hewett. You advised us that we should have modest expectations on performance of Gorbachev's plans/ He has suggested in one of his plans that a 4 percent GNP growth rate with a doubling of the output by the year 2000 is what he envisions. Do you think that is [316] realistic or is that pie in the sky? Mr. Hewette (2) It is probably unrealistic.(3) One of the interesting things about the General Secretary is that in his first year, year and a half, he put a tremendous emphasis on growth rates when he taled about an accelerating in this society (4) But Gorbachev has also stressed the importance of product quality. (5) In effect he has said “I want two things: high growth and quality” (1:79-80). Диалогическая реплика начинается со ссылки на своего собеседника с помощью выражения you advised me that, указывающего на источник недопонимания, выраженного в вопросе. Далее (2) идет оценка тезиса высказанного протагонистом и аргументация методом обоснования оценки (3), но точных цифр и фактов здесь не приводится. Собственно цитирование дается в (5), которое, правда, можно считать точной только с некоторыми оговорками, и аргументированным высказыванием оно может считаться только в достаточно информированной аудитории.

При обращении к процессу аргументации в высказывании дается указание на порядок следования аргументов, на переформулировку тезисов или предшествующих аргументов. Например, с помощью таких высказываний, как First, Secondly, In other words. Сопоставление аргументов и типов аргументации позволяет создавать комплектсный аргументативный анализ политического диалога.

Лингвистический аргументативный анализ политического диалога связывается с разными жанрами диалогического общения. Так, например, это может быть диалог политических дебатов или диалог-интервью политических деятелей. В последнем случае были выделены виды текстов интервью на примере анализа диалогической и монологической составляющих текстов. Так, например, в унисонном интервью нет положения конфронтации и аргументация строится на отношении аналогии посылки и выраженной точки зрения. В интервью-допросе при всей видимой нейтральности вопросов делается акцент на получение актуальной и новой информации. В этом случае отношения между посылкой и точкой зрения имеют симптоматический характер, т. е. они основаны на доверительности. В так называемых «агрессивных интервью» основная цель заключается в дискредитации политического положения или политического образа человека, у которого берут интервью. В этом случае между посылкой и точкой зрения складываются «активные» [317] отношения, которые приводят к разнообразным риторическим приемам 17. В качестве «агрессивного интервью» можно привести интервью, данное В.В. Путиным корреспонденту канадского радио и помещенное в Интернете 18.

Cornier, CBC: Have you decided, Mr. President, to give a pardon to MR. Edmund Pope?

Putin (Translation):

According to the legislation in force in the Russian Federation, such a decision may be effective only after a decision of the court. It will be effective on December 14 at midnight. Only after that can I make a decision.

Translation 2:

“Under our legislation such a decision can only be taken after the decision by court, the court verdict has entered into a force and that will happen on the 14^th December 14^th at zero hours. And I will be in a position to take that decision only after that”.

В интервью наблюдается повторение одного и того же вопроса и два варианта перевода на английский язык ответа В.В. Путина, что свидетельствует о важности интерпретации тех вопросов, которые обсуждаются, и повтор безусловно фокусирует внимание читателя на проблеме. Далее следует вопрос об образе России, который существует у канадцев, и о возможности изменения этого представления:

Cornier CBC:

Mr. President, the image Canadians have of the relationship between Russia and Canada is about hockey. Now what image do you want to project about Russia to Canadians and the image that you want to project about yourself to Canadians?

Putin (translation):

“The impression which has been with regard to hockey during first match between national team and Russian team in 1972 — we are good neighbours. We are strong states / We have things to be proud of / We are almost neighbours in our territory in the North/ We are in [318] a position to resolve our issues on a good neighbourly position and we have the prospects of resolving our common problems jointly.”

Cornier CBC:

What image do you have of Canada? Do you know the country at all?

Putin (translation):

“It is not very difficult to make a conclusion with regard to what kind of country Canada is because I visited that country just one time about six years ago. I was in the south of Canada in one of scientific centers and in addition I have to say that we are very similar countries with regard to sizes of our territories. We are vast countries. Russia. As we know is the largest country as to its territory in the world and Canada follows in that list.”

В данном случае наблюдается ряд апеллятивных вопросов, которые можно отнести к высокомерным, так как журналист намекает на отсутствие должного знания и понимания Канады у российского президента. В своем ответе Президент не высказывает своего отношения, но старается перевести интервью в русло более доброжелательного отношения, говоря о влиятельности на мировой арене, о близости Канады и России в отношении обширности занимаемых территорий.

Далее журналист переходит довольно энергично к серии утверждений относительно отрицательных сторон жизни в России.

Comier, CBC:

Mr. President, Canadians have maybe a bad image of Russia, the wrong image but thy think it's a place that you can't really do business, that it's maybe poor or not yet very organized. can you say anything to Canadians? Can you do anything to change that perception?

Putin (translation):

“First of all, we have to root out those problems which do exist in reality and secondly objectively and in full to show the real picture of life in our country. It is true that we cannot say that our population is fairly rich. We cannot say that our population is rich — there are many low-income people and there are lots of poor people. This is a fact.”

В ответе наблюдается рефлексия, и Путин прямо отвечает на поставленные вопросы, так же используя модальные операторы, которые были и в запросе. Этот факт свидетельствует о риторической компетентности В.В. Путина, поскольку он не избегает «острых углов» интервью, использует риторику [319] корреспондента, но умело переводит ее в иную тональность, а именно в «неагрессивную» речевую программу. Часто именно в агрессивных интервью появляются стереотипные фигуры речи, позволяющие говорить об особой стилистической характеристике агрессивных интервью, способствующей фокусировке внимания и большей убедительности речи. К таким высказываниям могут относится используемые поговорки типа «Мухи отдельно, котлеты отдельно» — (следует принимать решение после грамотно проведенного анализа, «Я поцелую тебя сам, если захочешь» — (слабая угроза) «Ну, где же наши деньги?» (шутка по поводу приезда олигархов).

Итак, лингвистический анализ аргументации в политическом диалоге связан с риторически ориентированными моделями интерпретации. Эти модели связаны с антропоцентрической парадигмой представления политического текста. Антропоцентрическая парадигма в эпоху глобализационных процессов оказывается особенно важной, поскольку интерпретационная составляющая связана с языком как модельной системой интепретатора. Для лингвиста это структурные схемы текста и схемы аргументации. В процессе интерпретации «реконструируется» или, иными словами, «моделируется» мысленный мир по усмотрению интерпретатора — в нашем случае лингвиста_интерпретатора — описывается и реальное, а в некоторых случаях нереальное, но желаемое положение дел.

Аргументация ставит перед собой целый комплекс лингвофилософских проблем, которые также связаны с развитием теорий дискурсивного характера. «Воля к власти» определяет прежде всего идеологические дискурсы, включая науку, литературу, прессу. Политология рассматривает политические процессы/политику как аргументацию властных процессов. Лингвистический аспект изучения аргументативного дискурса проявляется в выявлении его жанровых характеристик, которые включают структуру текста, его тематику и функциональную направленность.

Политический диалог рассматривается как разновидность диалогической речи с особым набором отличительных черт — политической лексикой, специфической структурой дискурса — своеобразием речевых тактик; наличием индивидуальных и институализированных отличительных черт, а также своеобразием интерсубъектного/межсубъектного общения. Политический [320] диалог связан с проблемой согласования и управления, т. е. ненасильственного осуществления власти.

Так называемая теория аргументации как интеграционная дисциплина связана с развитием философских и лингвистических проблем в аспекте развития цивилизации, в частности, цивилизующего влияния дискурса. Этот процесс, в свою очередь, определяется эволюцией стратегии и тактики власти, которая в форме легитимного права управляет человеческим поведением. Тема «язык и власть» также становится ведущей в исследованиях этого направления. В качестве основ власти выступают не только политические институты, с изменением которых обычно связывают надежды на освобождение, но и сами дискурсивные практики, которые воздействуют на сознание. Стереотипы дискурсивных практик, видоизменяясь, в свою очередь, меняют стереотипы сознания. Антропоцентрическа и когнитивно-дискурсивные парадигмы изучения политического дискурса представляются перспективными для современных лингвистических исследований.