Реконструкция эстетического у Ницше

[132]

Эстетическая проблематика Ницше имеет свою особенность — с одной стороны, стало топосом то, что ницшевскую эстетику принято выводить из ранних его работ, главным образом, из «Рождения трагедии», от идей которой, впрочем, Ницше впоследствии отказывался. С другой стороны, хао [133]тично разбросанные размышления, касающиеся существа эстетического, представлены и в поздних работах Ницше, однако эти размышления, как правило, обходят стороной, потому что, во-первых, они именно хаотичны и внешне друг с другом не связаны, и, во-вторых, в этом случае чаще приходится сталкиваться у Ницше больше с обещаниями эстетической теории, нежели с самим её выражением.

Однако представляется интересным проследить путь, по которому шёл Ницше и который вёл его в сферу эстетического — проследить, исходя из тех аллюзий, которыми так богаты его сочинения. Другими словами, вполне возможно, имея в виду указания на те или иные эстетические проблемы у Ницше, реконструировать ту эстетику, которая должна была появиться у него, но не появилась в силу известных жизненных обстоятельств.

За исходный пункт кажется возможным взять то положение Ницше, которое обнаружило себя в одной из последних его работ: «хорошее легко, всё божественное ходит нежными стопами», — Ницше называет этот тезис «первым положением своей эстетики». Очевидна кажущаяся невозможность данного положения для Ницше: «хорошее» контрастирует с призывом того же Ницше встать «по ту сторону добра и зла», вводимое здесь понятие божественного — со всем учение и всем пафосом Ницше. И всё же это положение не только возможно, но и необходимо для Ницше. Безусловна метафоричность божественного в данном контексте, если же присовокупить к данной проблематике пафос преодоления, свойственного всем ницшевским сочинениям, то понятие божественного предстаёт как понятие высшего, той вершины, стояние на которой указывает на потусторонность добра и зла, представление той горы, с которой однажды спускается Заратустра. И не удивительно, что эта высота, это божественное объявляется «лёгким», свободным от некой тяжести. Не секрет, что преодоление христианства — и в этом плане свобода от него — стало одним из основных мотивов у Ницше. Правда, при этом христианство понимается достаточно широко, но в любом случае лёгкостью в данном контексте является преодоление христианской морали, — как сказал бы Ницше: «умение видеть дальше, чем христианство», «смелость быть выше христианского бога». Тем самым эстетическое напрямую связывается с автономностью по отношению ко всякому морально-этическому (подразумевая под моралью «любое поползновение в сторону христианства»). Всякая этика — это христианство, всякая эстетика — это антихристианство, — вот одно из положений, являющееся прямым следствием из эстетических аллюзий Ницше. Следует отметить, что «христианское», «морально-этическое», «женское» (возможно добавить также «немецкое», «мещанское») — всё это было почти синонимичным для Ницше, что доказывается даже текстуально. Ницше не видел в своё время того эстетического, которое было бы свободно от примесей «морально-этического», противопоставляя разве что всему этому Возрождение с его [134]титанизмом. Именно это и толкало Ницше к намерениям самому выразить это неэтичное, неженственное эстетическое. «Наша эстетика до сих пор — это всего лишь женская эстетика», — скажет Ницше в «Воле к власти».

Говоря об этом эстетическом, необходимо, прежде всего, указать на то, что не содержится в этом понятии для Ницше. Именно с этим связаны известные рассуждения о Вагнере, который объявляется типичным представителем «эстетики декаданса», выражающей себя через «нисходящую жизнь» и «добродетели упадка», в равной мере как и через «нет» жизни; в том же, что этическое и женщина — это всегда «плевок в сторону жизни», Ницше был убеждён, из чего следует, что «да» жизни, утверждение её, «преизбыток жизни», «полнота и чрезмерное богатство сил» — это и есть область эстетического. Таким образом, если придерживаться исходных понятий Ницше, то из них следует, что только утверждение жизни возможно обнаружить в эстетическом, т.е. только то попадает в область эстетического, в чём есть «да» жизни, а потому «эстетика декаданса» — это уже не эстетика, это, говоря словами Ницше, «вырождение её». Вместе с тем, при рассмотрении того, каким образом эстетическое проявляет в своей сфере это «да» жизни, необходимо признать, что размышления, представленные в «По ту сторону добра и зла» и «Воле к власти» приводят к понятию жизни как «полноты и чрезмерного проявления сил», что, в свою очередь, и есть эстетическое. Тем самым всё то, что сильно, что порождено преизбытком сил, и объявляется эстетически ценным, понимаемым как красивое. Слабость же как бессилие жизни, т.е. как отсутствие силы, «да» жизни видится Ницше как противоположность первому, как безобразное.

Из такого понимания сути эстетического как того, где проявляет себя преизбыток сил жизни, и возникает стремление связать эстетическое (в частности, искусство) с областью физиологии. Следует признать, что Ницше часто приписывают физиологизм в рассмотрении различных вопросов, что в целом верно, однако следует видеть не столько стремление Ницше столкнуть в сторону физиологии различные проблемы, сколько то, почему это для Ницше так важно. Думается, что Ницше выходит на проблему физиологии искусства именно потому, что такая физиологическая константа как сила (инстинкт) объявляется у Ницше принципиальной при определении сущности эстетического.

Таким образом, реконструируя эстетическое у Ницше, можно обнаружить, что, несмотря на всю недостаточную артикуляцию этого понятия у Ницше в поздних его работах, оно всё же представляется необходимым в силу самих же размышлений Ницше, лишним подтверждением чему может служить его стремление выявить «физиологию искусства». Безусловно, реконструкция эстетического у Ницше остаётся лишь вероятностной, однако вместе с тем нельзя не признать, что при подобного типа процедуре пред[135]ставляется возможным обнаружить положения, являющиеся продолжением реконструируемого и дополняющие и уточняющие последнее.