Категория «привходящего» и выражение «привходящим образом» в «Метафизике» Аристотеля


1. Введение


1.1. Понимание и объяснение

Понимание как таковое не имеет определенного предмета. Объяснению подлежит прежде всего «несоставное», которое допустимо только знать или не знать. Но при переходе к предметному пониманию даже такой простой выбор можно сделать неверно. Аристотель замечает, что «относительно сути вещи ошибиться невозможно, разве что привходящим образом» /1051b26/. Несоставное как таковое не отличается от «единого», присущего всем категориям вместе с «сущим» /1003b22-35/.

Поначалу для измышления «своих» терминов достаточно пытаться осуществить понимание как смену собственного имени. Но в дальнейшем следует следить за тем, чтобы воображение не смешивало накопленные категории, которые стимулируют его продуктивность. Обнаруживать «ошибки привходящим образом» и исправлять их — значит переводить данные имена из сферы бытия в сферу понятия, поскольку налицо движение чистой сущности, или рефлексия. Но нет целой сферы сущности, когда вместо дискурсивного выхода из круга категорий бытия происходит лишь интуитивное замыкание на одной собственной сущности. Чтобы постепенно оформлять саму деятельность как сферу, необходимо держаться мысли об устройстве «ошибки привходящим образом» как таковой.

1.2. Онтология и феноменология

Обычная ошибка представляет собой неправильную связь в суждении о вещах, предполагает их сложность. Ошибке в сути вещи должна быть каким-то способом предпослана делимость несоставного, изначально не данная. Аристотель ставит проблему так: «Относительно прочих категорий есть еще и другое затруднение: как они образуют множество? (Необходима какая-то материя для каждого рода, только невозможно, чтобы она существовала отдельно от сущностей)» /1089b24-28/. Возникают затруднения и если количество и суть вещи разное, и если они одно и то же. Решение Платона разделить единое на эйдетическое и математическое служит примером утверждения искомой ошибки в наиболее общем виде — как буквальное разъединение неделимого. Рассмотрев последствия столь неудовлетворительного начала, Аристотель заключает, что «вообще проводить каким-то образом различие между единицами — это нелепость и вымысел (под вымыслом я разумею натяжку в предположении)» /1082b1-4/. Воображение задействуется в переходе от понимания к объяснению, но возводится к предпосылкам: не просто путает связи, а постулирует неразличенность связного и бессвязного. Как воображение способно исказить силлогизм, так вымысел делает опрометчивым наведение — знание, которое «не дает никакого обоснования для сути предмета, а исходит из нее» /1025b10/. Ошибка в сути вещи привходит в понимание путем его собственного объяснения; вопрос об ошибке не решается в пределах непосредственного обрамления онтологии феноменологией. Заключение их в развитие сферы рефлексии требует, чтобы определение феноменологии диктовалось насущной онтологической потребностью.

1.3. Текст и контекст

Отношение феноменологии к онтологии задается разницей между контекстом и текстом. По самому смыслу слов contextus остается «вместе с» textus «сплетением и связью», но, будучи в то же самое время и «против» него, конкретизируется вместо «строение и структура» как «ряд и вереница». Действие contexo — «развивать» текст — осуществляется за счет такого двойственного отношения: комментирующий контекст шире текста, но он должен исходить из доступных, адекватных ему в силу противоречивости, мест в самом тексте, и потому также фрагментарен в нем. Поставленный вопрос об ошибке в сути вещи, невозможной в онтологическом тексте Аристотеля (и в онтологическом тексте понимания как такового), будет решаться в подобном развитии.

1.4. Деятельность «привходящего автора»

Разногласие в тексте, с которого можно начать контекст, состоит в том, что «привходящим образом» в случае с закравшимся в само знание незнанием имеет совсем другой смысл, чем категория «привходящего» свойства вещи: не признак сущего, а отношение к нему сознания. Но единство ума остается и признаком простого, выражает способность сознания быть присущим истине, игнорируя ее безотносительность как свою собственную. В текст допускается «привходящий автор» и, тем самым, возможность сменить предпосылку, исправив ошибку в сказывании о первой сущности. Однако второстепенный субъект не смог бы удерживать устойчивость в небрежном разрыве текста, поэтому дополнительно к фрагментарности контекста должно быть выполнено и второе условие комментария: овладеть всем текстом в избранном аспекте рассмотрения. Требуется дать точное определение оборота «привходящим образом» посредством его отличия от простого «привходящим образом сущего». Последнее подчиняется правилам обычного определения, состоящего из рода и видового отличия, рассматриваемых в качестве материи и формы, «ибо материя выявляется через отрицание (формы), а род есть материя для того, родом чего он обозначается» /1058a23/. После описания сущего как такового следует указать причину его предельного приближения к несуществованию (когда знание сущности ошибочно), — но в то же время отграничить его от полного небытия (не свести и вовсе к не-сущему, но лишь к привходящему). Найденная причина в свою очередь послужит субстратом, или родом, для «привходящим образом».

1.5. Многозначность «сущего»

Всякое сущее имеет три координаты, задаваемые тремя модусами отношения бытия и не-бытия: категория и лишенность категории, истинное и ложное, действительность и возможность /1051a34-64/. «Привходящее» предрасположено к несуществованию в смысле лишенности, имеет причиной возможность, а следствием — ошибочность.

«Сущим называется, с одной стороны, то, что существует как привходящее, с другой — то, что существует само по себе. То, чему приписывается бытие в смысле привходящего, называется так или потому, что оба свойства присущи одному и тому же сущему, или потому, что то, чему присуще свойство, есть сущее, или потому, что есть само то, чему присуще свойство, о котором оно само сказывается. Бытие же само по себе приписывается всему тому, что обозначается через формы категориального высказывания» /1017a7-23/.

Противопоставление привходящему определенности формы не относит его к полной лишенности обозначенного бытия. «У противоречия нет ничего промежуточного, тогда как у противоположностей оно возможно,.. а первичная противоположность это обладание и лишенность» /1055b2; a34/. Привходящее оказывается в интервале от сущего до не-сущего.

Поскольку сущее и не-сущее составляют противоречие, сужение привходящего до моментальности исходит от самых крайностей: от сути бытия и от ошибки привходящим образом. Первое значение сущего — «как сути вещи, которая выражает ее сущность. Сущность есть первое во всех смыслах: и по определению, и по познанию, и по времени» /1028a14;33/. Отрицание сущности непосредственно происходит в момент ее переименования при исправлении ошибки привходящим образом. Привходящее выступает как не-сущность при доказательстве закона противоречия: «В ответ на вопрос, есть ли это человек, не следует еще присовокуплять, что это в то же время и не-человек, если только не добавлять все другие привходящие свойства… Означать же сущность чего-то имеет тот смысл, что бытие им не есть что-то другое… Ведь именно этим отличаются между собой сущность и привходящее, раз привходящее всегда означает нечто высказываемое о некотором предмете» /1007a17-35/.

2. Понятие «привходящего»


2.1. Привходящее к «самому-по-себе»

Брентано принимает назначенный Аристотелем внутренний и внешний порядок сущих: «Никакое сущее привходящим образом не может быть раньше, чем само по себе сущее, так что и познание согласно сущему самому по себе является более ранним» [6]. Чтобы начать с «самого-по-себе» Брентано использует слова «субстанция», «субъект» и «суппозит». «Само-по-себе» представляется в соединениях с другими сущими соответственно: родом или субстанцией для видового отличия, видом или субъектом для собственного признака и суппозитом или определенным нечто для привходящего.

Суть бытия «есть только для того, обозначение чего есть его определение» /1030a6/. В процессе определения субстанция исключает все привходящее и приобретает видовые отличия. Собственный признак «часто занимает в определении место неизвестного отличительного признака», но «не содержится в сущности» [1]. С одной стороны, внутренняя сопринадлежность собственного признака и сущности обратима и близка к связи в определении. С другой стороны, собственный признак рядоположен с другими признаками и имеет тенденцию объединиться с привходящим. Чтобы принять собственный признак, «само-по-себе» ограничивается значением «субъекта». Как собственный признак полезен при отыскании на его месте видового отличия, так и субъект-»подлежащее» служит готовым «местом» для субстанции и носит ее «имя». Привходящее же вообще «существует только по имени» /1026b14/ [1], присуще субстанции лишь когда о ней судят.

Хотя возникновение привходящего невозможно, конструируется способ получать представление о чем-то как о случайном. Предположительно, правильно узнанное видовое отличие занимает место собственного признака и тем самым отрицает его как способ присущности некоторого содержания. Предварительная форма вещи остается при объекте под видом снятого определения. Определение, состоявшее из материи и формы, теряет именно свою формальность и не способно больше удерживать содержание. Материя как обычно выполняет роль причины привходящего. Смещенный собственный признак сохраняется при субъекте в силу присвоения той отрицательности, что сближает с не-бытием. Но поскольку определяется вещь, а не чистая форма, он не ложится в основание нового определения, а наоборот вытесняется им.

Имя для полученного привходящего субъективно, но не субстанциально. Равнозначность субъекта и имени следует, если сравнить предицировуание акциденций относительно друг друга и связь двух вещей, лишенных подлинного единства и существующих привходящим образом. Как привходящие признаки суть «одно по субъекту, но не по сущности», так и обе привходящие вещи «причастны одному названию, но не одному бытию и сущности» [1] (вещами уже не являются). Имя дает привходящему не существенное, а лишь мнимое существование. Обратно, с помощью привходящего невозможно «извлечь знание о природе субъекта» [1], т.е. о субстанции. В случае безразличия к признаку, поскольку он не служит видовым отличием, «противоположности в предикате никак не аффицируют и не дифференцируют субъект» [1]. Утрачена взаимная обратимость с субстанцией бывшего собственного признака: привходящее существует и представляется сущностью лишь по имени субъекта, но субстанция называется только субъектом, — субъект именует субстанцию «сам собой».

2.2. Привходящее как таковое

Привходящее относится скорее к субъекту, чем к субстанции, и берется «почти» само по себе. Подобно бытию связки оно полагается в духе и «как таковое имеет собственное бытие» [1], а его понятие может служить предметом философии. Термин «бытие связки» Брентано вводит как синоним понятия Аристотеля «сущее в смысле истинного», подразумевая, что «истину говорит тот, кто считает связанное связанным» /1051b4/. Связь самостоятельности привходящего с его понятийностью — проявление тождества сущего и единого. Обратно: не-единое значит не-сущее, поэтому «знать, что нечто существует привходящим образом, — не знать наверняка, что оно существует» [1]. Такое нечто может оказаться и отрицанием. Лишенность существования, проявленная в отрицательности определения привходящего, подобна небытию связки.

Брентано отличает не-бытие связки (не-бытие клевера трехлистником) от «бытия не-связки» (бытия клевера не-трехлистником), — т.е. от бытия связки, но в суждении, в котором предикат заменяется своим отрицанием. «Предикация столь неопределенного названия означала бы , что предицируется не реально сущее привходящим образом, но сущее в смысле истинного привходящим образом» [1]. Данное соединение двух несогласных категорий в обозначении недоступного предмета — и есть ошибка относительно сути вещи в отдельный момент между ее обнаружением и исправлением. «Бытие не-связки» как формы «привходящим образом» отличается от «не-бытия связки» как содержательности простого «привходящего». Но формальность «бытия не-связки» опредмечивается не совсем непосредственно. Неопределенность «бытия не-трехлистником» требуется перенести на привходящую ошибочность «бытия не-сущностью».

В более общем виде: затребован перенос «бытия не-связки» с «сущего в смысле истинного привходящим образом» (момент обнаружения ошибки) на «сущее в смысле ложного привходящим образом» (вечная подоплека ошибки в сущности). Вырабатывается способ отношения к предметности мышления как к отвлеченной сплошной случайности. «Отрицания родов сущего присущи материи как привходящее» /1029a26/, чем намечается обратный ход в причинной связи. Суть вещи вообще нематериальна, но отрицание несоставной сущности привходяще к какой-то материи. Предикация отрицания субстанции делает форму (помимо вещи) привходящим образом присущей материи и, вследствии этого, — составной сущностью в аспекте самопротиворечивости. Тогда само мышление простого становится близким к не-сущему: «То, что неделимо не по количеству, а по виду, ум мыслит в неделимое время и неделимой частью души, однако привходящим образом» /430b14-16/. Ум продуцирует для себя непрерывно изоморфную объективность, и это вынуждает софистов «утверждать, что все есть привходящее, и что нет бытия человеком в собственном смысле» /1007a22/. Бытие любого отрицания, взятого как привходящее само по себе (бытие не-трехлистником как бытие не-сущностью), представляет в себе неправильную внутреннюю связь. Противоречие имманентной ошибки выражено в случайной причинности через неопределенное предицирование другого привходящего как такового, каковое есть «сущее как истинное привходящим образом».

2.3. «Промежуток» привходящего

Привходящее к «самому-по-себе» и привходящее как таковое в противопоставлении друг другу опосредствуются «бытием не-связки». В бессвязном суждении, где сказуемое (привходящее) теряет подлежащее («само-по-себе»), предикат остается безсубъектным (привходящее как таковое). Привходящее без «самого-по-себе» обретает бытие вне связи с самим собой «как таковым», — вместо суждения здесь будет логический разрыв. Категория «привходящего» не является рефлективным определением, и «привходящее как таковое» существует в силу исключения не только внешней, но и внутренней связи: не есть составное целое, выраженное учащенным повторением одного и того же случайного признака для всевозможных вещей. Переход от реального привходящего к возможному дан как отрицание логической связи, или тавтология (например, «бледная бледность»), как скачок мысли. По отношению же к «самому-по-себе» бытие «не-связки» изначально было уяснено как вынесение суждения с отрицательным предикатом.

«Бытие не-связки» для того, чтобы была опредмечена его формальность, а оно само стало служить опосредствованием привходящих «к самому-по-себе» и «как такового», было вынесено из неопределенности (возможности) «бытия не-трехлистником» к ошибочности «бытия не-сущностью», — получило предметность формы в результате движения опосредствования. Ради обнаружения данности «привходящим образом» причинность рассматривалась в обратном порядке: форма заимствовала свою сложность от привходящего, близкого к не-сущему в разных смыслах, названного «не-бытием связки», бывшего в роли причины среднего пустым «промежутком».

Привходящее выступает причиной доступности «привходящим образом». Из всего спектра не-бытийности привходящего крайним и формальным будет «возможность», но неопределенность материи — одно из не-сущих. Движение ума, произведенное «по совпадению», положено в неразличимость (материальность) ошибочности и лишенности в соответствии с видами категорий. Не-сущее будет причиной «привходящим образом» сразу в двойственном понимании, заключенном в возможности. Предмет ума, ведущий к бездумности, есть не-сущность; сущности же ничто не противоположно. Ошибаться поистине — значит безотносительно мыслить лишенность как таковую, — несуществование данной сущности, но не в противоположность именно ей. Со-бытийность также доведена до предела: до возможности лишиться возможности ошибаться. «Тот, кто говорит, что все представляемое истинно, все существующее признает соотнесенным» /1011a20/. «Соотнесенное» же по смыслу смешивается с «привходящим».

Возможность ошибиться, или сущность, предполагается. Предел привходящего формален, и возможность привходящего рефлективна. При всей близости к не-сущему привходящее отлично от преходящего. Возможность сущего привходящим образом не есть возможность чего-то действительного; также и имеющееся привходящее не движется от действительности к возможности, не преходит. Оно осуществляет взаимодействие между смыслами не- бытия, но не бывает в процессе приближения к не-сущему, равно как и не возникает из ничего. Привходящее не находится в становлении, однако «причина существующего или становящегося привходящим образом также есть нечто привходящее» /1027a8/. Не только существование привходящего имеет привходящую причину, но и становление какого-то сущего как привходящего происходит привходящим образом. Причина привходящего названа привходящим нечто, а «привходящим образом» опосредует воздействие одного привходящего на другое. В привходящей причинности снова обнаружилось «бытие не-связкой», довлеющее над «не-бытием связкой» пустого промежутка в пределе привходящего. Мгновенное опустошение ума «сущим в смысле истинного привходящим образом» рефлектирует ум как «сущее в смысле ложного».

Средний термин должен быть сложным даже в своем отсутствии. Будем называть крайние привходящие простыми и сущими, считая привходящую причинность необусловленной. Становление в форме «бытия не-связкой» снимается, чтобы привести его в соответствие с содержащимся в нем «не-бытием связки». Опосредствование двух привходящих сущих было примером совпадения привходящего с его понятием. Простое привходящее не становится в принципе, но служит причиной другого привходящего, которое также участвует в становлении не принципиально, но привходящим образом. Причиняющее привходящее пропадает в их общем становлении, чем сохраняется его «простота». Оба могут быть по совпадению, но каждое в свою очередь «определенной возможностью». Возможностью — как непреходящее привходящее или нечто навсегда лишь присущее другому в качестве его побочной способности. Определенность привносится привходящей причиной и для такой возможности парадоксальна. Становящееся привходящим образом не превращается в оформленное нечто, но только длится как напрасная способность. Импровизация и фиксация несоразмерны.

Пример причинности в выражении привходящих свойств приводится из расположения привходящего между сущим и не-сущим. Ни категория «привходящего» не относится окончательно к сущему и неприменима в конкретном представлении; ни фактическое привходящее не редуцируется к способности иного в полной мере, так чтобы от этой способности уже не отличаться. Но привходящее едино со своим понятием и привходящим образом выходит из указанной развилки. А именно, — по подобию «определенного нечто», которое и существует и не существует, смотря по тому, берется ли оно со стороны материи или по отношению к форме. Охватывание привходящего вместе с его понятием, произведенное «привходящим образом», не укладывается даже между сущим и не-сущим.

В онтологическом прообразе «промежуточное необходимо состоит из противоположностей» /1057b2/, принадлежащих одному роду. Сущее и не-сущее не имеют общего субстрата и не составляют промежуточного привходящего. Вне становления привходящее может только быть или не быть. Но становление привходящего — всегда снаружи и сталкивает его с иным, обобщает. Быть или не быть становлению как совпадению — это даже и не «привходящим образом».

Бессилие разрушить противоположность низводит привходящее до субстрата в нереальном определении крайними бытием и не-бытием. Причинами отсутствия привходящего остаются сущее и не-сущее также привходяще, — истинное и ложное. Ставшее наспех определенной возможностью привходящее само порождает единичное «привходящим образом», — свое мнимое понятие в функции фрагментарной истины. Недействительная противоположность бытия и не-бытия немыслима. Нет опосредствования не только привходящим, но и его становлением привходящим образом. Неопределенность формы в спонтанном высвобождении смысла привходящего вносит противоречие в сознание, занятое объяснением. Близость к не-сущему, абстрагированная от привходящего, адекватна сознанию в состоянии разлада с собой.

Нечто признается в сознании сущим, поскольку существует его сущность. Привходящему, с одной стороны. присуще отсутствие сущности, с другой стороны, оно располагает присутствием своего несуществования. В разрыве межде сущностью и существованием привходящее сдерживается двумя причинами. «Отсутствующую сущность» производит «материя, могущая быть иначе, чем она бывает большей частью» /1027a14/. «Присутствующее несуществование» осмысляется через частичную, или предстоящую, невосполнимость собственного признака, состоящую в потере обратимости с субстанцией и постоянства: «Так как с одним из существующего дело обстоит одинаково всегда и по необходимости, с другим же не по необходимости и не всегда, а большей частью, — то это начало и причина того, что существует привходящее, ибо то, что существует не всегда и не большей частью, мы называем привходящим» /1026b27-32/.

Итак, привходящее имеет три причины: материю и противоположение собственного признака внешней случайности. «Итак, причин три и начал три, два из них — это противоположение, одна сторона которого — определение или форма, другая — лишенность, третье — материя» /1069b33-34/. Каким образом собственный признак участвует в определении со снятием формы для возможного привходящего как ненужной присущности, и в каком смысле встречная лишенность воспринимается как привходящее, — сказано достаточно, чтобы признать здесь противоположность.

Прогноз ошибки

Сущее вообще было принято за ограничение привходящего, — вплоть до сведения предполагаемого привходящего к несуществованию в смысле опосредования не-сущего. Привходящее из предмета онтологического рассмотрения превратилось в феноменологический жест «привходящим образом». Причастное не-бытию привходящее сознание в акте пустого именования приближает к оставленной сущности некоторое не-сущее. Цельность сохраняется в образе составной сущности, ибо «необходимо должно быть нечто привходящим образом сущее» /1027a10/. Реализация всех причин отсутствия сущности в присутствии несуществующего проявилась как необходимость существования, причем совершенно любого. Материя оформляется пустым наименованием, но так и оставляет его порожним. Это уже не сущее вообще, а присущее вообще, выделенная опустошенность имени.

Несуществование привходящего выводилось из дихотомии сущего и не-сущего. Осуществленное привходящее связывает их же привходящим образом. Порожденное всвязи с этим «привходящим образом» ответственно за проблематичность существования необходимого: «имеется ли лишь то, что бывает в большинстве случаев, и ничто не существует всегда, или же есть нечто вечное» /1027a18/. Вечным было бы первосущее, не имеющее не-сущего в оппозиции. Но полученное представление о привходящем содержит остаточную неуверенность в том, что стороны противоречия примирились. Пусть даже не-сущее «означает нечто бывающее всегда или большей частью; между тем привходящее идет вразрез с этим». Противоречие завершилось «привходящим образом» и открыто для обнаружения ошибок. Предстоящие перемены имен допускают исправление непонятного на вечное, — смену объекта познания с не-сущности на сущность.

2.4. Смешение категорий: привходящее и соотнесенное

Следующий текст посвящен аналогии привходящего и соотнесенного. «Это скорее видоизменения и привходящие свойства чисел и величин, нежели их субстрат (многое и немногое — видоизменения числа, большое и малое — видоизменениея величины). Большое и малое необходимо есть нечто соотнесенное, между тем из всех категорий соотнесенное меньше всего есть нечто самобытное или сущность. Не существует ничего соотнесенного, что было бы соотнесенным, не будучи чем-то другим. Для него одного нет ни возникновения, ни уничтожения, ни движения, т.к. оно не есть сущность ни в возможности, ни в действительности» /1088a18-b2/.

В силу совпадения основного смысла «соотнесенного» с «привходящим», можно говорить и об отношении познающего к познаваемому. Получает развитие предпосылка ошибки в сути вещи привходящим образом, взятая как проблема образования категориями множества. Теперь она выражается и в том, «как возможно много неравного помимо неравного как такового» /1089b12/. Когда же соотнесенное прямо описывает ошибочное отношение к сути вещи, оно само берется привходящим образом. «Все то, что оказывается соотнесенным по числу или в смысле способности, есть соотнесенное потому, что сама его сущность включает в себя отношение. Измеримое же, познаваемое и мыслимое называются соотнесенными потому, что другое находится в отношении к ним. Ибо мыслимое означает, что есть мысль о нем, но мысль не есть мысль того, о чем мысль (иначе было бы два раза сказано одно и то же)» /1021a27-33/.

Повтором однозначного объясняется удвоение сути вещи как смешение математического и эйдического «единых» при направлении внимания на экстремум ошибочности. «Множество есть как бы род для числа: ведь число есть множество, измеряемое единицей. Одно и число некоторым образом противолежат друг другу — не как противоположности, а как нечто соотнесенное, а именно: поскольку одно есть мера, а другое — измеряемое. А потому не все, что «одно», есть число, например, если «одно» есть нечто неделимое» /1057a3-7/. Ситуация познания раздваивается внутри себя. В некотором смысле именно предмет мыслит мыслимую о нем мысль, если форма предмета есть в точночти форма ума. Возникает и ответная соотнесенность мыслящего, шаткость его присущности сути бытия. «Могло бы показаться, что знание есть мера, а то, что познается, — измеряемое, однако на деле оказывается, что хотя всякое знание касается того, что познается, но не всякое познаваемое соотнесено со знанием, так как в некотором смысле знание измеряется тем, что познается» /1057a9-12/.

Невозможность движения для соотнесенного предваряет другое преобразование в формуле ошибки. «Обознаться» в сути вещи как «сдвинуть отношение» можно исключительно привходящим образом. «По отношению к сущности нет движения, т.к. нет ничего противоположного сущности; нет движения и для отношения (ибо может вполне соответствовать действительности, что при изменении одного из двух соотнесенных членов другой не изменится, так что их движение привходящее)» /1068a10-13/. Остается сравнить полную неподвижность отношения ума и сущности с несовпадением движений двух соотнесенных. Последний разрыв в свою очередь сравним с обусловленностью «движения движения» формой «привходящим образом», выведенной из «промежутка» привходящего. В пределе сравнения снова восстанавливается противоположность бытия не-бытию.

Непосредственно в сущности нет движения, как неподвижно и знание сущности. Отсутствие движения закрепляет сущую безошибочность. Но соединению ума с вещью в самой ее сути противоположно соотнесение познаваемого с познающим в стремлении к не-сущности соотнесенного вообще. Привходящая противоположность привносит в познание феноменологическое опосредование формами пространства и времени. Простое знание получает характер осуществления знания, движения познания от возможности к действительности. Ошибка зависит от вмешательства воображения, способного представлять движение только как перемещение образа сущности. Ум, ограниченный одним воображением, «признает истинным все, что представляется, и на этом основании утверждает, что все одинаково ложно и истинно» /1011a31/. Ему «приходится признавать все существующее соотнесенным и зависящим от мнения и чувственного восприятия» /1011b4/. Но и текучий образ подвластен движению ума, действующего по закону тождества. Руководство воображением имеет тот же вид акта «привходящим образом», что и при «движении движения». Через «сооотнесенное» это выражается в умножении сущностей: «Если каждая вещь существовала бы лишь в соотношении с имеющим мнение, то имеющий мнение существовал бы в соотношении с бесчисленными по виду предметами» /1011b12/.

2.5. Виды: случайное и акцидентальность

Категория привходящего неоднозначна уже у Аристотеля. «Привходящим называется (1) то, что чему-то присуще и о чем может быть правильно сказано, но присуще не по необходимости и не большей частью. Случайное произошло или есть, но не поскольку оно само есть, а поскольку есть другое. (2) О привходящем говорится и в другом смысле, а именно относительно того, что содержится в каждой вещи самой по себе, но не в ее сущности. И тaкого рода привходящее может быть вечным, а из указанных выше — никакое» /1025a14-35/.

Боэций говорит об отделимых и неотделимых акцидентальных признаках, определяя их вместе со стороны недоступности субстанции: «то, что присутствует или отсутствует в подлежащем (в субъекте) без его уничтожения» [2]. В случае неотделимых признаков «нужно понимать не реальное присутствие и отсутствие, а мысленное» [2], т.е. в воображении. Примеры отделимых признаков — движения или действия познаваемого субъекта (ходить, спать,..), совершаемые время от времени; примеры неотделимых признаков — нечто статичное (цвет), но сдвигаемое воображением познающего субъекта. В обоих случаях признак лежит на границе взаимодействия сущностей и служит блуждающим средним термином, который то связывает их в умозаключение, то не допускает их сочетание даже в простом суждении: то порoждает «привходящим образом», то оставляет пустой «промежуток» привходящего.

Гегель прослеживает перход от случайного к акцидентальному, выделяя форму случайности и акцидентальности. «Привходящее» также наполняет и развивает «привходящим образом» в качестве его содержания. Учитывая внутреннее деление категории «привходящего», допустимо удвоить и его форму в зависимости от предмета ощибки: будет это простая вещь или простая сущность. Условимся считать, что «привходящим образом» определяет «привходящее» как «случайность» — «случайное» и «акцидентальность» — «акцидентальное» соответственно с видами. Достаточно задать крайние значения анологии.

«Случайное — это нечто действительное, определенное в то же время лишь как возможное, иное которого или противоположность которого также есть» [3]. — «Движение акцидентальности представляет в каждом из своих моментов высвечивание категорий бытия и рефлективных определений сущности друг в друге, есть активность субстанции как спокойное проявление ее самой» [3]. — Акцидентальность развивается далее в формальную причинность. В обратном рассмотрении такого решения ставится вопрос: каким образом формальная причина, будучи опосредована причиной «по совпадению», влияет на привходящее?

3. Материя как причина привходящего


3.1. Материя и форма

Несводимость материи и формы друг к другу и к общему субстрату находит выражение в их общем пределе. В единичной вещи нет ни материи, ни формы как таковых, если считать ее составление безупречно завершенным. «Последняя-материя и форма — одно и то же, но одна — в возможности, другая — в действительности; так что одинаково, что искать причину того, что вещь едина, или причину единства материи и формы. Нет никакой другой причины единства, кроме той, что вызывает движение от возможности к действительности». /1045b18-24/ — Привходящее присуще единству именно составной сущности и близко к не-сущему в смысле пустой границы между материей и формой, ставшей пределом данной вещи.

Формальная причина единства вещи — «эйдос (форма) и парадигма (пример, образец), а это есть определение сути бытия вещи» /1013a27/. Последняя-материя как «пример» формы и сам эйдос — «одно и то же», а буквально — «тождественное и единое». Тождество предполагает, что «стороны» составной вещи сопоставляются, причем внешнее сравнение материи и формы начинается «от привходящего», поскольку они вообще суть противоположные понятия для ума. В самом отношении, сведенном к неразличенности сторон, возможностью различия их в окончательном единстве была материя. Начало «от привходящего» означает теперь «со стороны материи». Единство производится формой, когда она в свою очередь тождественна с умом. Тогда действительность привходящего отвечает требованиям не-бытия: материя никак не способствует инаковости, ибо всецело опосредствована формой. Возможность привходящего оттесняется вместе с принципом различенности тождественного в отношение ума к вещи: обусловливает его временем и пространством, или парадигмой и эйдосом вместе; и для привходящего — «привходящим образом».

3.2. Возможность и лишенность формы

Лишенность противопоставляется не только форме, но и материи, поскольку речь идет не о готовом предмете для ума, а об их объективном осуществлении. «Сущим в действительности бывает форма, а также лишенность формы; а в возможности существует материя, ибо она способна принимать определенности и через форму, и через лишенность формы» /1071a8-12/. Возможность берется в аспекте способности действовать и претерпевать. Тогда лишенность, напротив, — «это неспособность, точно определенная или взятая вместе с ее носителем» /1055b8/.

Материя выступает как субстрат самой основной противоположности, — категории и лишенности в соответствии с ее видом, — сущего и не-сущего, — единого и многого. Снова актуализируется проблема ошибки, ведь «познающее должно быть в возможности этими противоположностями, и вместе с тем в нем должно быть единое» /430b24/. Возможность раскрывается во внешнем отношении к предметам, а действительность представляет собой внутреннюю самостоятельность. «Одним и тем же разумением выясняют и предмет и его лишенность, только не одинаковым образом, ибо первый уразумевают как само по себе, а вторую — в известной мере привходящим образом, ибо противоположное объясняют через отрицание и удаление» /1046b8-13/.

Лишенность формы понимается так же, как происходит ошибка в сути вещи, — привходящим образом: не непосредственным соприкосновением ума с предметом, но движением души, постепенно осуществляющим ее множественность, или несущественность. Простую ошибку в связывании субъекта и предиката можно переобозначить как «составное из материи и лишенности формы», — своего рода «определенное не-сущее», сложенное из не-сущих в смысле способности (возможности) и не-способности (лишенность формы). Ошибка в отношении «определенного нечто» состоит в потере возможности. Правильное определение вещи представляет собой осуществление вполне конкретной возможности. Иная реализация изменяет также и упущенное потенциальное понимание. Утрата обратима, если определенность прослеживается до конца, как сущая в круге возникновения и уничтожения. — Суть вещи есть полная осуществленность. Ошибка в несоставном невыразима как потеря возможности, — разве только привходящим образом, — «через отрицание и удаление» от сущности и приобретение невозможности.

3.3. Уровни деления материи


3.3.1. Онтологическое деление

«Некоторая материя имеется у всего, что не есть суть бытия вещи и форма сама по себе, а есть определенное нечто». Всякая вещь нагружена случайным и несущественным в той мере, в какой она материальна. Вопрос о зависимости привходящего усложняется тем, что «есть, с одной стороны, материя, воспринимаемая чувствами, а с другой — постигаемая умом; воспринимаемая чувствами, как, например, медь, дерево или всякая движущаяся материя, а постигаемая умом — та, которая находится в чувственно-воспринимаемом не поскольку оно чувственно воспринимаемое, например предметы математики» /1036a9-12/. Только из первой непосредственно следует наличие привходящего, вторая же порождает познание привходящим образом, просто опосредствованное или ошибочное.

Тем не менее материя едина. Предположение о том, что «привходящим образом» будет формальной причиной привходящего, но по совпадении места со временем (сперва в движении), находит основание в их субстрате. Причинность вызывает взаимодействие, если рассматривать отношение материи в ней самой, где постижимость не имеет приоритета перед воспринимаемостью, скорее наоборот. Формальность состоит только в том, что придается «образ» хаотичности и в целом смысловая энтропия возрастает, что говорит о замкнутости онтологической системы «субъект-объект». Умопостигаемое, будучи снятой формой ума в предмете, может потребовать изменения, когда ошибка в сути вещи привходящим образом превращает саму суть вещи в нечто привходящее к воспринимаемой вещи.

3.3.2. Герменевтика деления материи

При попытке зафиксировать принадлежность каждого вида материальности, как предметной области, определенному виду текстуальности кажется, что схематичная материя основательнее, а воображаемая восприемлимее. Контекст должен, вроде бы, онтологизировать содержание феноменологического опыта герменевта путем введения его в разомкнутые связи текста. Однако полностью ошибка проигрывается в трех актах: она должна быть сделана, обнаружена и исправлена (сделана заново иначе). Называние текста и контекста возможностью и действительностью дважды переворачивается, а их внутренние отношения друг к другу скрещиваются, поскольку окончательное противостояние не совпадает с исходным по содержанию. При скрытой ошибке чувственно-воспринимаемая материя как причина простого привходящего свойства есть лишь повод для отвлечения его понятия от привходящего как такового, в чем и заключается онтологизация опыта в тексте. Умопостигаемая материя служит субстратом для опосредования сути вещи привходящим «образом» и основой для ошибочной предметности в акте «привходящим образом», делая текст познавательным. Наоборот, при явной ошибке умопостигаемая материя отвлекается от постижения ее, и онтологический текст поддается всевозможному толкованию. В феноменологическом контексте соответственно открывается возможность нового восприятия, объяснение перестает опираться на одно чистое понимание и неукоснительное чтение. Заданная вначале двойная замкнутость текста и контекста друг в друге приводится в движение.

3.3.3. Гносеология герменевтики

Привходящим образом де-формируется не что иное, как суть вещи, поэтому ошибка имеет вид составной сущности. Формальное рассмотрение требует адекватного содержания. То же самое деление материи выражается через два отношения вещи и сути ее бытия (без выделения сути вещи). «Сама отдельная вещь и суть ее бытия есть одно и то же не привходящим образом… Поскольку привходящее имеет двоякий смысл, о нем неправильно сказать, что суть его бытия и само оно одно и то же: ведь бледно и то, чему случится быть бледным, и само привходящее свойство, так что у «человека» и «бледного» это не одно и то же, а у этого свойства — одно и то же» /1031b19-27/.

Аристотель считает бессмысленным вопрос об отношении вещи к сути ее бытия в случае простого привходящего. Сущность вещи есть форма ума, но «привходящим образом» в феноменологическом контексте обыгрывается именно как несовпадение формы вещи с сущностью ума, поскольку обманувшийся ум мыслится вещью. Стоило сместить цитату к границе текстуальностей, и она лишь наполовину осталась авторской, наполовину же дописывается снаружи: умопостигаемая материя так относится к чувственно воспринимаемой, как тождество вещи с сутью ее бытия — к их различию. Аналогию продолжает противоположность единого и многого, наполняющая содержанием границу между онтологией и феноменологией. «Единое и многое противолежат друг другу различным образом; прежде всего как неделимое и делимое. Здесь один из членов противоположности есть лишенность другого. А свое название и объяснение единое получает от своей противоположности — неделимое от делимого, потому что множество и делимое в большей мере воспринимаются чувствами, нежели неделимое, так что благодаря чувственному восприятию множество по определению первее неделимого» /1054a20-29/. Единое синоним неделимого. Сравнение неделимого с несоставным напоминает сличение сути вещи и сути ее бытия. Вещь неделима по сути пока она есть, а бытие в сущности несоставимо пока оно не овеществлено.

Чувственно воспринимаемая материя указана как причина понимания бытия сущего и признана аргументом в объяснении единства сущности. Объяснением неделимого объявляется выход за пределы пустоты внутри понимания. Отвлеченное объяснение материально в единственном смысле феноменологической текстуальности. Само по себе единое совпадает с состоянием чистого понимания и объяснения еще не имеет. Для него нет и названия, вернее, оно само есть термин без всякого применения. Если в тождестве отдельной вещи и сути ее бытия будет доминировать вещь, то имя станет привходящим: называние сущности сменится называнием ее проявления.

3.4. Случайная причина.

Контекст ин-формирует текст в таком ракурсе, что «привходящим образом» видится как прошедшая причина, вынесенная «за скобки» явно привходящих свойств. «Как сущее бывает само по себе и по совпадению, такими могут быть и причины. Причина сама по себе есть нечто определенное, а по совпадению — неопределенное». /196b25-26/. Но и неопределенность неоднородна: совпадение совершается в силу самопроизвольности или случайно «Самопроизвольность имеет более широкий охват» /197a38/. «Мы говорим «само собой», когда среди событий, происходящих прямо ради чего-нибудь, совершается нечто не ради случившегося, причина чего лежит вовне; а «случайно» — о событиях, происходящих самопроизвольно, но по выбору у существ, обладающих свободой выбора. Существующее ради другого, когда не достигается цель, ради которой оно естественно было, и есть напрасное» /197b18-27/. «Поэтому стечение обстоятельств и замысел имеют отношение к одной и той же области, ведь выбор не осуществляется без замысла» /1065a32/. Причины правильно распределить так: самопроизвольность оставить для привходящих свойств, а случаем пользоваться, чтобы сменять способы приверженности ума к вещи. Иногда случай оправдывает даже самопроизвольность, и на привходящее смотрят как на напрасное, — а именно, в области ложного незнания.

Самопроизвольность определяется в пространстве, а случай во времени: »есть две причины, которые называются началами всякой вещи по привходящему признаку, а именно место и время» [4]. Причинность превращения сути вещи в нечто привходящее распределяется по фазам перехода приблизительно. Ошибка располагается в привходящей пространственности сути вещи, а разоблачение обусловлено вторжением времени в созерцание. «То, что неделимо не по количеству, а по виду, ум мыслит в неделимое время и неделимой частью души, однако привходящим образом» /430b14-16/. Но ум ошибается в неделимом, когда мышление временно. И в этом смысле ум ошибается по существу, а не мыслит привходящим образом.

3.5. Привходящие причины для привходящего

Привходящее отстоит далеко не только от простой сущности, но и от становящейся составной сущности. Оно может либо быть, либо не быть, не возникая и не уничтожаясь. Внезапность привходящего тем не менее может иметь любую длительность, ибо привходящее — момент времени, а не движения. «Подобным образом дело обстоит и с «теперь» во времени. Оно также не может находиться в состоянии возникновения и уничтожения и все же постоянно кажется иным, что показывает, что оно не сущность» /1002b6-8/. Из совокупности четырех причин самого по себе сущего привходящему приписывается одна материальная , ведь и сама материя «есть именно потому, что она невозникшая» /999b13/. Все остальные причины: формальная, целевая и движущая, — для привходящего второстепенны.

Движущая причина в пределе есть неподвижное перводвижущее. «Если нет ничего вечного, то невозможно и возникновение: при возникновении должно быть что-то, что возникает, и что-то, из чего оно возникает, а крайний член ряда должен быть невозникшим, если только ряд прекращается, а из не-сущего возникнуть невозможно» /999b6-8/. Привходящее же близко к не-сущему и возникает только привходящим образом, — несмотря на почти полную невозможность этого. Минимальная степень присущности вещи определяет и вырождение становления в аморфное «сильнее-слабее». Привходящий признак «меняется».

Целевая причина очевидно в конце концов кладет предел своему осуществлению. «Там, где есть возникновение и движение, там должен быть и предел. И не может возникать то, что не в состоянии быть возникшим» /999b9; 11/. Но привходящее никогда не достигает сути своего бытия, будучи отдельным от нее по самому своему определению. Тем более оно не могло бы находиться в пределе возникновения. О вещах, в связи с их произвольной целенаправленностью, также говорят: «меняются за счет различных привходящих признаков».

Формальная причина вообще есть «определение сути бытия вещи» /1013a27/ и причина привходящего лишь в опосредовании тем, чему оно присуще извне. «Форма или сущность не возникает, а возникает сочетание, получающее от нее свое наименование, и во всем возникающем есть материя, так что одно в нем есть материя, а другое — форма» /1033b16-18/. Привходящее же — бесформенный признак определенного нечто, и изменения последнего означают для него только возможность и невозможность принадлежности. С другой стороны, привходящее не до конца приближено и к не-сущему, поэтому не имеет формальной причиной и лишенность. Тем более, что «противоположности имеют в некотором смысле одну и ту же форму, ибо сущность для лишенности — противолежащая ей сущность» /1032b2/.

«Изменение по противоречию, происходящее из не-субстрата в субстрат, есть возникновение… Не-сущее как таковое не допускает движения. Если это так, то и возникновение не может быть движением, ведь возникает именно то, что еще не есть: как бы ни считали его возникновение чем-то привходящим, однако вернее будет сказать, что тому, что возникает в безотносительном смысле, присуще не-сущее» /1067b22;30-34/. Привходящее возникновение также не возникает, ибо «если бы было возникновение возникновения, то пришлось бы идти в бесконечность… Далее, в основе того, что возникает и изменяется, должна находиться материя. Так что же это будет за материя?» /1068a33;b11/ Возникновение не может быть материей, наоборот, материя «должна изменяться, будучи способна к той и другой противоположности» /1069b14/. Привходящее возникновение не имело бы и формальной причины: «возникновение для материи происходит из противоположного и исходным служит либо форма, либо некоторая лишенность формы» /1055b12/.

Не-сущее присуще возникающему; привходящее приближено лишь к присущности возникновению. Привходящее есть такое промежуточное между сущим и не-сущим, которое позволяет говорить ни правду, ни ложь. Для него должно быть «еще какое-то изменение, промежуточное между возникновением и уничтожением» /1012a8/.

4. Ошибка в сути вещи привходящим образом


4.1. Истина и ложь в составных вещах

«В самом основном смысле сущее — это истинное и ложное… Истину говорит тот, кто считает разъединенное разъединенным, а связанное — связанным, а ложное — тот, кто думает обратно тому, как дело обстоит с вещами» /1051b3-6/. Привходящее так присуще сущему, что в одной и той же мысли — не то приобщено ему, а не то несовместимо с ним. Смысл истинного и ложного привходящему лишь примысливается. «Связывание и разъединение находятся в мысли, а не в вещах,.. ведь ложное и истинное не находятся в вещах» /1027b31;25/. Ошибка — это бессилие ума придать содержанию форму, адекватную его сущности. Ложь порождает небытие вещи или ослабляет ее присутствие. Крайняя непригодность промысливания есть лишенность формы, т.к. «один из двух членов противоречия должен быть истинным» /1012b11/. Небытие ложной вещи состоит для ума в бессодержательности его предмета: вещь множится и теряется в стихии существования. Вещь не сохраняет единства частей, если нет неразрывного мышления материи и формы.

Отсутствие не только истинности, но и ложности возвращает вещь ее собственной материи как «возможности быть и не быть», поскольку материя «сама по себе не познается». Составное целое привходящности полностью пассивно и недействительно, ибо «из всей совокупности привходящих свойств не получится чего-либо единого» /1007b11/, т.е. сущего. Совокупность охватыает чувственно воспринимаемое, а целостность предполагает в предмете наличное умопостигаемое, — дифференциацию материи прежде ее оформления. Материя небезразлична для ума. «Ведь ум — один, поэтому если и материя была бы одна, то в действительности возникло бы только то, чем материя была в возможности» /1069b32/. Но бывшее до познания невосстановимо в определенности единства или различия, — и также впоследствии, если составные целые «перестали быть предметом познания в действительности, то не ясно, существуют ли они еще, или нет» /1036a7/.

Нельзя сказать, что есть ложный предмет. «Вещи называются ложными или потому, что не существуют, или потому, что вызываемое ими представление есть представление о несуществующем» /1024b25/. Однако при всей бескачественности ложного, его материя есть возможность нумерического деления. Обманутость и обманчивость имеют некоторое определенное «количество»: «не в одинаковой мере заблуждается тот, кто принимает четыре за пять, и тот, кто принимает его за тысячу» /1008b34/. Соотносительно (приблизительно «привходящим образом») о ложных вещах можно говорить как о более и менее истинных. Тем самым «мы избавлены от крайнего учения, мешающего что-либо определить с помощью размышления» /1009a4/.

4.2. Несоставное: вещи и сущности

Истина и ложь в составных вещах поставлена в зависимость от меры возможности и действительности в них, или от их становления и осуществления. Но «относительно того, что есть бытие само по себе и в действительности, нельзя ошибиться, а можно мыслить его или нет» /1051b32/. Так говорится о несоставном в обоих модусах (протяженности и мышления) — вещах и сущностях, — объектах ошибки «разве только привходящим образом».

Отвлеченное «несоставное» уточняется как простое, а не единое (неделимое). Несоставное и неделимое разводились как суть вещи и суть бытия. Суть вещи cказывается в одном прикосновении ума, причем безошибочно, а суть бытия «есть только у того, обозначение чего есть его определение» /1030a7/, обусловлена утвердительной речью о вещи. Поскольку вещь и суть ее бытия — одно и то же не привходящим образом, несоставная суть вещи сказывается об их неделимости. Обратно, привходящим образом можно ошибиться и в сути вещи, если вещь и суть ее бытия отличаются друг от друга, а значит и делятся каждая в самой себе. «В наибольшей мере едины те вещи, мысль о сути бытия которых неделима» /1016a37/. «Единое и простое не одно и то же: единое означает меру, а простое — свойство самой вещи» /1072a34/. Просты несоставные вещи и сущности; едины неделимые пространственно-временные образы и существенные определения.

Единое определяется, а простое сказывается. Определение есть «единая речь в силу единства предмета» /1045a13/. Сказывание отличается от определения, как и их предметы, ведь «не одно и то же утвердительная речь и сказывание» /1051b24/. Но суть вещи оказалась причиной единства предмета определения, поэтому и сказывание должно быть причиной определения, состоящего из рода и видового отличия. Род есть материя определения и «то, благодаря чему различающиеся между собой вещи называются тождественными по сущности… По роду различаются вещи, у которых нет общей материи и которые не могут возникать друг из друга (таково то, что принадлежит к разным категориям)» /1054b31;23/.

Можно переформулировать теорему об ошибке в несоставном следующим образом: «переход из одного рода в другой невозможен, разве что привходящим образом» /1057a27/. Переход потребовал бы промежуточного, которое «необходимо слагается из противоположностей» /1057a19/, но в данном случае не «должно принадлежать к одному и тому же роду» /1057a28/. В подобной функции был введен «промежуток привходящего», но «промежуточные виды должны состоять из рода и видовых отличий» /1057b13/, т.е. иметь определение. Следовательно, «привходящим образом» связывает два простых сказывания о нем в пустом имени «материи» (рода родов).

4.3. Форма и содержание ошибки

Предмет ошибки — несоставное; способ бытия ошибки — «привходящим образом». Объекты, простая вещь или сущность, сами суть чистые формы и непредставимы в виде материи для случайного образования. В разговор об ошибке как о чем-то цельном приходится вводить понятие «содержания». «Несколько материй бывает у одного и того же тогда, когда одна материя есть материя для другой» /1044a22/, но составное целое не служит материей без отвлечения от прежней формы. Умопостигаемая материя сохраняет оформленность, — но не поскольку сама есть чувственно воспринимаемое. В онтологии форма не относится к себе отрицательно, а материя не самостоятельна.

В рефлективной логике «то, что являет себя как деятельность формы, есть в той же мере собственное движение самой материи… Слившись с собой, восстановленное единство и оттолкнуло себя от самого себя, и определило себя. Оно единство формы и материи как их основа, которая есть принявшая форму материя, но которая в то же время безразлична к форме и материи как к снятым и несущественным. Это единство есть содержание» [5]. Отрицательность единства сущности с собой составляет и содержание ошибки в рефлективной феноменологии. Отрицательность привходит в точке разоблачения лжи cказывания самой сутью «дела», а не одной только «вещи». Единство с собой остается пустой основой несоставного после отрицания привходящей сущности. Термин «содержание» работает при описании вскрытой ошибки, но неприменим в реконструкции неявно ложного сказывания истины.

4.4. Исправление ошибки

Сколь произвольна сама ошибка, столь внезапно и ее вскрытие. Недостоверное сказывание не забывается мгновенно, но опосредствует теперь недостаточность понимания с одной стороны и недоступность сущности с другой. Вырисовывается нечто вроде негативного подобия составной вещи. Когда обнаружение ошибки перекрывается ее направлением, составляется отношение сразу двух пар «имя-вещь». А именно, суть вещи получает верное имя, а неверное имя возвращено к своей собственной сути вещи.

Ошибкой задан принцип аналогии, имеющей вид четверичного умозаключения в сфере понятия [5], куда надлежало перевести все «свои» термины. Сознание исполняет опосредствование внутри переименования сущности. Простое называние сразу переходит в непосредственное умозаключение, минуя стадию суждения. Сознание не до конца рефлектирует собственную рассудительность.

4.5. Рефлексия опыта: онтологизация вымысла

Единство ума совпадало с сутью вещи, или с тождеством отдельной вещи и сути ее бытия. Различив их, ум также растождествился и с самим собой. Ошибка произошла не иначе как через связывание, относительно же сути вещи — привходящим образом, поскольку растождествившийся ум находит себя обманутым. Конкретная ошибка удалена, но текст обогатился новой ошибкой вообще. Последнее объяснение вернуло ум к пониманию.

Литература


  1. Brentano F. Von der mannigfachen Bedeutung des Seienden nach Aristoteles. 2. Freiburg: Herder. 1862.
  2. Боэций. Комментарий к Порфирию // Утешение философией. М.: Наука. 1990. С. 102-103.
  3. Гегель Г.В.Ф. Наука логики. Там же. Т. 2. С. 191, 205.
  4. Боэций. Комментарий к Порфирию. Там же. С. 33.
  5. Гегель Г.В.Ф. Наука логики. Там же. Т.2. С. 81-83. Т. 3. С. 139.

Похожие тексты: 

Вымысел и воображение в древнегреческой философии
Сократический и скептический методы «прерывания естественного бытия»
Гносеологический оптимизм Аристотеля
Сущее Аристотеля
Умозрения о хаосе и сущем в философском познании
В поисках утраченного субъекта
В.С.Соловьев о бытии и релятивные суждения
Понимание со-бытия
Тезис Парменида
Фундаментальная онтология как способ концептуализации бытия

Добавить комментарий