«Человеческое» и «ангельское» в протопопе Аввакуме

[90]

1. Протопоп Аввакум — личность незаурядная и сложная. В нем сошлись, казалось бы, непримиримые противоположности: неуступчивый традиционализм и страстное стремление к свободе, преклонение перед буквой писания и редкое чувство текущего момента, суровый аскетизм и жажда практической деятельности. Ключевые понятия заявленной темы помогают, если не до конца объяснить парадоксальность этого феномена, то хотя бы сообщить ему доступную для научного анализа форму.

Согласно православному вероучению, «ангельское» и «человеческое» можно вкратце определить следующим образом.

Во-первых, ангелы — это слуги Бога, славящие его на небесах, духовные сущности; не покоряющиеся Богу стали демонами. Во-вторых, они — хранители, в обязанности которых входит персональная опека над христианином с момента крещения. И, в-третьих, ангельским часто называется будущее состояние людей в раю: воскресшие праведники вместе с ангелами славят Бога.

«Человеческое» в христианском учении обладает в лучшем случае амбивалентными характеристиками, обычно же попросту противопоставляется «ангельскому» как неудовлетворительное настоящее — должному. К «человеческому» относятся различного рода настроения и аффекты, которых не объемлет определение «ангельского»: здесь и свободная, но слабая воля, и, пусть не всегда проявляющаяся, готовность пойти на поводу у греха, и т.д. Крайне скептически оценил достоинства человеческой природы псалмопевец  — «всяк человек ложь» (пс. 65, 2), — и его позиция встретила понимающую поддержку у средневековых христиан.

Итак, «ангельское» ассоциируется с поклонением Богу и покорностью его воле, которые в проекции человеческого бытия выражаются как исполнение заповедей и следование пути благочестия. Как такое понимание отразилось на поступках и в писаниях Аввакума?

2. Не всегда и не во всем Аввакум следует христианским императивам смирения и незлобивости, проповеди которых он [91] посвятил свою богатую событиями жизнь. Проиллюстрировать силу «человеческого» начала в Аввакуме можно на множестве примеров.

Находясь в сибирской ссылке в Тобольске, Аввакум, как водится, не избежал конфликтов с местными властями. Однажды боярский сын Петр Бекетов вступил в церкви в словесную перебранку с протопопом и архиепископом тобольским Симеоном, а когда вышел на улицу, внезапно «взбесился… и… горкою смертию умре»1. После этого богобоязненные клирики приказали бросить тело дворянина на съедение псам посреди улицы, сами же три дня молились о спасении его души. И лишь по прошествии трех дней тело было погребено согласно обряду.

Отчетливо характеризует «человеческое» начало в Аввакуме и другой эпизод, также имевший место в сибирской ссылке. Речь идет о том случае, когда ревностный протопоп от всего сердца пожелал смерти казакам отряда, отправлявшегося на бой с иноземцами, и молил Бога об их поражении — только ради того, чтобы не сбылось предсказание шамана, который посулил главе экспедиции легкую победу.

Но сильнее всего обличают отрицательные стороны натуры Аввакума его методы ведения полемики. Практически абсолютная невосприимчивость к чужому мнению превращала спор с ним в дело крайне неблагодарное и бессмысленное. Убедить его в чем-либо было невозможно. Это очень хорошо прочувствовали все, кто, выполняя поручение царя, пытались привести зарвавшегося ревнителя к согласию с проведенной церковной реформой: среди них даже такие неординарные личности, как Артамон Матвеев и Симеон Полоцкий.

Никакие аргументы не могли поколебать уверенности Аввакума в собственной правоте. Из комплекса доводов, которые были призваны обосновать необходимость книжной справы и обрядовой реформы, ревностный защитник церковной «старины» усвоил один: переписчик не гарантирован от ошибок. Следовательно, среди ходящих в обороте списков есть испорченные, и значит, раз мнение оппонента не совпадает с мнением Аввакума, оппонент почерпнул сведения из какого-то неправильного списка. Таким образом, приняв меры против любых посягательств на свое право учительства, протопоп сразу же обеспечивал себе позицию нападающего и громил инакомыслящих как злостных еретиков.

Дьякон Федор, вместе с протопопом оказавшийся в пустозерском остроге, в полемике по поводу троического догмата пытался апеллировать к авторитету святых отцов, но тщетно. Спор духовного [92] отца с сыном длился почти десять лет, и не однажды Аввакум вел себя не «по-ангельски». За свою неуступчивость Федор дорого расплачивался. Например, весной 1677 г. Аввакум приказал стрельцам прокопать борозду к темнице Федора, и в результате тот оказался по колено в воде. Только чудесное заступничество покойной уже боярыни Морозовой, которой Федор молился как святой, избавило дьякона от этой напасти, и вода в четверть часа сошла 1.

Если остановиться лишь на этом перечне малопривлекательных черт, то вообще станет непонятным тот факт, что за Аввакумом шли десятки и сотни знавших его лично людей. В чем секрет обаяния Аввакума, если даже дьякон Федор в одном и том же письме жалуется на бесчинства своего духовного отца и тут же называет его великим подвижником и страстотерпцем 2? Остается только предположить, что протопоп обладал еще и другими качествами, кроме только что описанных, и проявлялись они с не меньшей интенсивностью.

3. Действительно, многое в Аввакуме и поныне вызывает невольное восхищение. В начале карьеры — последовательное исполнение священнического долга и героические попытки внедрить православие в подотчетном ему приходе. Введение в церковный обиход проповедей и единогласия, наблюдение за нравственностью прихожан нередко вело к самым неприятным для ревнителя благочестия последствиям. Натянутые отношения выстраивались как с простым народом, которому предписания христианской морали казались чрезмерно жесткими, так и с местными начальниками, для которых Аввакум, присвоив себе некоторые властные полномочия, оказывался конкурентом.

Религиозные убеждения всегда были идеалом, к которому Аввакум стремился и без которого он вряд ли бы вернулся из десятилетней сибирской ссылки. Вера давала ему силы бороться за выживание и, далее, отстаивать тот вариант православия, который представлялся ему правильным. На практике эта вера «работала», и признать при таких условиях хоть в чем-то неправильность ее постулатов, было для Аввакума равнозначно отступничеству. Конечно, в определенной степени приверженность однажды принятой догме сужала его интеллектуальный горизонт. Впрочем, откажись он от попыток самостоятельного осмысления истин православия, разве это способствовало бы расширению его кругозора? Он так и остался бы рядовым попом где-нибудь «за Кудмою-рекою».

Но что, вероятно, важнее всего, — некоторым из своих духовных [93] детей Аввакум действительно помог преодолеть тяжелейший духовный кризис, проявив при этом те самые качества, которыми в идеале должен обладать священник. Аввакум, как никто, умел поддержать людей, потерявших все, что у них было, заразить их своей жизнеутверждающей энергией, придать смысл утратившему привлекательность существованию. Отеческая доброта и чуткость протопопа помогли вдовой боярыне Морозовой пережить смерть единственного сына. И недаром в его доме всегда было много домочадцев, в том числе человека два-три бесноватых (чаще всего так называли душевнобольных). Аввакум брал на себя заботу о них несмотря на то, что у самого была большая семья, состоявшая, кроме жены и детей, из трех (или, по другим сведениям, четырех) младших братьев, которых он после смерти отца и ухода матери в монастырь должен был вырастить и поставить на ноги.

Только напряженное религиозное чувство позволяло Аввакуму не сломиться и вынести лежавшую на его плечах ношу ответственности за «спасение» ближних. Религия была для Аввакума не столько сводом умопостигаемых истин, сколько образом жизни. Лучшим подтверждением этому служит его отношение к повседневному молитвенному правилу.
4. Среди мировоззренческих и поведенческих констант Аввакума личный молитвенный подвиг занимает центральное место: у огнепального протопопа могло не быть службы, жилья, он мог быть лишен общения с семьей и близкими по духу людьми, но правило он творил постоянно, не позволяя себе расслабляться. Действия в непросчитываемых, быстро изменяющихся или неблагоприятных обстоятельствах требуют от человека уверенности за «тылы», признания неких несомненных истин, позволяющих моментально оценить сложившееся положение и составить программу его нормализации. Для Аввакума средством удержать эти аксиоматические истины на абсолютной высоте было ежедневно совершаемое правило.

В состоянии молитвы бездна, разделяющая в религиозном сознании земной и небесный миры, а на субъективном уровне — «человеческое» и «ангельское», оказывается преодоленной. В результате перестает доставлять дискомфорт осознание зазора между реальным и идеальным состояниями человеческого существа. Таким образом, цельность мировоззрения Аввакума явилась естественным следствием регулярного исполнения правила. При том, что протопопу [94] нельзя полностью отказать в некоторой доле самокритичности, от цепкого взгляда «душевных очей» ревнителя благочестия, очевидно, ускользали многие его человеческие недостатки, которые тонули в сиянии предвосхищаемого «ангельского» состояния.

С особым рвением Аввакум принялся за совершение молитв и постов в Пустозерске. Есть основания полагать, что нередко встречающиеся в сочинениях Аввакума автохарактеристики «старец», «живой мертвец» и т.п. отражают эволюцию его самосознания в сторону принятия монашеских идеалов. В связи с этим интересно отметить, что по отношению к монахам в православии, особенно средневековом, обычным было выражение «ангельский чин».