Современная западная цивилизация — «цивилизация, околдованная вещами», целью которой является максимальное удовлетворение постоянно растущих и меняющихся витальных потребностей. Представитель западной цивилизации мировоззренчески ориентирован на удовольствие, и, следовательно, она является цивилизацией гедонистической. Между тем, несомненно, что эта цивилизация зиждется на весьма глубоких метафизических и мировоззренческих основах.
Осмысление истории цивилизаций с социально-философской точки зрения и уяснение того, каково содержание западной цивилизации — является важной проблемой современной философии и социологии. Среди исследований, посвященных этой проблеме, немаловажное место занимают труды представителей Франкфуртской социально-философской школы.
Вместе с другими представителями Франкфуртской школы — М. Хоркхаймером, Т. Адорно, Э. Фроммом и другими — большой вклад, ставший впоследствии известным под названием «критической теории», в исследование протекающих в обществе процессов внес Герберт Маркузе.. Эта теория не только объясняла социальные процессы, но и инициировала критику существующего общества и поиск альтернативных путей его развития.
Свою оригинальную теорию Г. Маркузе пытался построить, основываясь на системах Гегеля, Хайдеггера, Фрейда и Маркса. Несомненно, гегельянство, Хайдеггер, психоаналитическая теория Фрейда и марксизм определенным образом повлияли на формирование теоретической концепции Г. Маркузе, однако его нельзя безоговорочно отнести к тому или иному из вышеуказанных течений. Более того, он даже расходится во взглядах с представителями Франкфуртской школы, к которой принадлежит сам.
Маркузе опирается на принцип историзма: рассматривая проблемы в историческом аспекте, он использует их для обоснования своей философско-антропологической системы и доходит до отрицания традиционной философии, поскольку, по его мнению, вместо того, чтобы заниматься исследованием действительного предмета философии — человека, философы рассуждали о боге, космосе, мироздании, природе материального и духовного. Проблема человека игнорировалась и, в лучшем случае, в предшествующих философских системах человек представал, по преимуществу, как гносеологический, этический или эстетический субъект; вопрос же подлинной человеческой сущности оказывался вне сферы исследования. Главная же тема социальной философии Г. Маркузе — проблема человека, и особенно подробно он рассматривает ее при критическом анализе индустриальной цивилизации Запада.
Поиски единения теории с практикой привели его к марксистской философии. Маркузе пытался сделать марксизм приемлемым для буржуазной идеологии и старался соединить марксизм с психоанализом Фрейда и экзистенциализмом Хайдеггера.
На социальную философию Маркузе, как и на Франкфуртскую школу в целом, большое влияние оказали также Ф. Ницше и М. Вебер. Веберовская концепция формального рационализма находится в прямой связи с «Диалектикой просвещения» М. Хоркхаймера и Т. Адорно, работой, которая считается самим большим достижением «критической теории». Она имеет программный характер для всего направления, так как в ней прослеживается социально-философская линия и дана развернутая критика западного общества.
По мнению Хоркхаймера и Адорно, управление, осуществляемое самим по себе нейтральным разумом под знаком власти — и есть причина возникновения фашизма, мировых войн и иных социальных катаклизмов, что, несомненно, указывает на кризис современного цивилизованного общества и его культуры.
Этот принцип довел до логического завершения Г. Маркузе в своей книге «Одномерный человек». Данное произведение является своего рода итогом развития «критической теории». В нем детально рассмотрены противоречия современного индустриального общества, вернее, Маркузе пытается нарисовать картину «развитого индустриального общества», в котором противоречия стерты, и общество, фактически, существует без оппозиции.
Маркузе исходит из принципа рациональности как наиболее характерного признака современной общественной жизни. Этот принцип, по его мнению, претерпел за последние десятилетия радикальные изменения, так что говорить о нем в наше время можно только учитывая его нынешнюю специфику.
Дело в том, что, по Маркузе, капиталистическое общество начала XX столетия и современное развитое индустриальное общество различаются не только по степени развития, но принципиальным образом: если раньше имелись все объективные основания говорить о противоречиях, то сейчас эти противоречия если не исчезли, то настолько видоизменились, что часто остаются незаметными для большинства людей. Произошла нейтрализация таких кризисных явлений капиталистического общества, какими являются эксплуатация и наемный труд. Эксплуатация, по его мнению, не исчезла, как и прочие пороки капитализма, хотя в современном индустриальном обществе они уже не играют присущей им прежде роли.
Иными словами, ничего не изменилось, кроме того, что, по выражению Маркузе, сейчас «рабы развитой индустриальной цивилизации являются сублимированными рабами, но они — рабы, так как рабство обусловлено» 1.
Современная индустриальная цивилизация, считал Маркузе, добилась парадоксального эффекта: она усугубила рабство при полном отсутствии у раба осознания собственного рабства. Прогресс в области и науки техники, дошедший в наше время до фантастических вершин, решительно изменил существующее положение. Жизненный уровень возрос, и теперь уже капиталисту-предпринимателю нет никакой необходимости принуждать к рабскому труду угрозой голодной смерти. Он создает такие экономические условия, в которых рабочему не приходит в голову мысль об изменении социальной структуры, и ему остается только активнее включаться в «общество потребления».
Это, по мнению Маркузе, приводит к тому, что современным рабочим все больше движут мотивы не борьбы, но потребления. Рабство («существование в качестве инструмента, вещи») выступает в «сублимированном» виде: рабочий воспринимает его как единственную и свободную форму существования.
О революционной ситуации, считает Маркузе, не может быть и речи, поскольку единственной заботой трудящихся масс является совершенствование системы потребления. Все это, по выражению Маркузе, создает «паралич критицизма» и «общество без оппозиции»: «Таким образом, — по его словам, — возникает образец одномерного мышления и поведения, в котором идеи, стремления и цели, выходящие по самому своему содержанию за рамки установленного мира суждений и поступков, оказываются либо отвергнутыми, либо сведенными к языку этого мира. Они переопределяются рациональностью данной системы и ее количественной экстенсией» 2. Человек теряет присущее ему (как человеку) критическое измерение и сохраняет лишь измерение, отвечающее устремлениям его потребительского сознания.
Нейтрализуются и политические потенции человека. Человек, лишенный критического измерения, утрачивает вместе с ним и способность к какой-либо политической оппозиционности. Но как же быть, в таком случае, с существующими реально формами [283] оппозиции в западном мире? Они, отвечает Маркузе, покоятся на иллюзорном фундаменте, так как сами их предпосылки в действительности не противоречат господствующей системе. «Общество потребления» интегрирует в себе любую политическую оппозицию, и таким образом последняя лишь внешне выглядит таковой, по существу же она в достаточной степени уживается с установленным порядком.
Из вышеизложенного вытекает безысходное следствие. Человек, утверждает Маркузе, находится в кульминационной точке отчуждения. Но парадоксальность положения в том, что, по мнению автора «Одномерного человека», эта отчужденность вошла в жизнь современного человека незаметно, и он не ощущает ее присутствия. Ему не с чем бороться, он не протестует, не ищет выхода; отчуждение вошло в его привычки, в тип поведения и мышления, стало как бы его второй натурой. Такого, если верить утверждениям Маркузе, еще не было: современный капитализм сделал отчуждение естественным состоянием человека.
Необходимо отметить, что картина современной культуры, как она рисуется воображению Маркузе, ни в чем не уступает социальной жизни по мрачности тонов и безысходности. Поскольку культура функционирует в пределах одномерного общества, то и сама она с необходимостью становится одномерной. Это выражается, прежде всего, в ее «массовости». Происходит, как говорит Маркузе, ликвидация двухмерной культуры, создававшейся человечеством на протяжении веков, но ликвидация не через отрицание культурных ценностей, а через их полное включение в установленный порядок, через их омассовление. «Величие свободной литературы и искусства, — пишет Маркузе, — идеалы гуманизма, печали и радости индивида, совершенствование личности имеют значение лишь как пункты в конкурирующей борьбе между Востоком и Западом… Стоит лишь великим словам свободы и совершенства быть произнесенными участвующими в компании Лидерами и политиками с экранов, по радио и с трибуны, как они обращаются в бессмысленные звуки, которые приобретают значение лишь в контексте пропаганды, дисциплины и релаксации. Эта ассимиляция идеала [284] реальностью проявляется в той мере, в какой идеал оказывается превзойденным. Он исходит из сублимированного царства души или духа или внутреннего человека и переводится в операциональные термины и проблемы. Здесь заключаются прогрессивные элементы массовой культуры… Высшая культура становится частью материальной культуры. В этом превращении она теряет значительную часть своей истины» 3.
Как же представляет Маркузе себе процесс отчуждения, имеющий место в этой сфере? Он рассматривает этот вопрос на примере художественного творчества. Художественное отчуждение (the artistic alienation), по его словам, представляет собой сознательный выход за рамки отчужденного существования и выступает в роли опосредованного отчуждения. Антибуржуазные элементы в буржуазной литературе и буржуазном искусстве, как он полагает, не обусловлены ни эстетическими соображениями, ни романтической ностальгией по былым временам. Правда, Маркузе согласен с тем, что традиционные для художественного отчуждения образы романтичны лишь в той мере, в какой они эстетически несовместимы с развивающимся обществом, и в этом он усматривает признак их подлинности — таковы, по его мнению, сюрреалистические произведения искусства 20-30-х годов). Но сейчас подлинные образы уже утрачены — они исчезли вместе со вторым измерением культуры. И здесь Маркузе также обнаруживает действие глобальной нейтрализации, присущей развитому индустриальному обществу в целом. Эти произведения искусства, считает он, не обесценены внешне; напротив, интерес к ним возрастает с каждым днем. Но в них самих уже обесценена их разрушительная сила, сила, направленная против того самого общества, которое ими наслаждается. Таким образом, отчужденные творения интеллектуальный культуры становятся такими же продуктами потребления, как и изделия культуры материальной, о чем свидетельствует их массовое производство.
«Всепоглощающая сила общества, — пишет Маркузе, — исчерпала художественное измерение путем ассимиляции его антагонистического содержания. В сфере культуры новый тоталитаризм утверждает себя именно в гармоническом плюрализме, где наиболее противоречивые произведения и истины мирно сосуществуют в безразличии» 4. В результате чего, по утверждению Маркузе, исчезает смысл искусства вообще. Искусство всегда основывалось на изображении отчуждения, и радикализм заводит Маркузе так далеко, что в подлинном искусстве он видит только силу отрицания. «Искусство, — пишет он, — обладает магической силой только как силой негации. Оно может говорить на своем языке лишь в той мере, в какой его живые образы отрицают и отвергают установленный порядок» 5. Поскольку искусство уже не в состоянии это делать, оно переходит в одномерность и утрачивает собственный смысл. Технологическая реальность, по словам Маркузе, подрывает не только традиционные формы, но и само основание художественного отчуждения, т. е. оно обесценивает не только определенные «стили», но и саму сущность искусства.
Наряду с одномерной культурой Маркузе подвергает тщательному анализу и одномерное мышление. Философией, соответствующей структуре индустриального общества, он считает современный позитивизм со всеми его ответвлениях, в особенности же — философию лингвистического анализа. Последняя, как известно, претендует на исцеление мышления и языка от метафизических и спекулятивных «призраков». Маркузе критикует эти притязания: рассматривая лингвистические концепции Остина и Витгенштейна, он характеризует их как «академический садо-мазохизм, самоуничижение, самообличение интеллектуала, чья работа не нашла выхода в научных, технических или подобных достижениях» 6. В итоге вся эта философия определяется им как интеллектуальное оправдание глобальной социальной структуры, устраняющей альтернативные [286] способы мышления, противоречащие установленному порядку суждений. «В условиях тоталитарной эры, — резюмирует Маркузе, — терапевтическая задача философии является политической задачей; как только установленный порядок обыденного языка стремится сгуститься в тотально манипулируемый и идеологизированный мир. Ибо политика появляется в философии не как специальная дисциплина или объект анализа и не как специальная политическая философия, но как намерение ее понять и постигнуть неискаженную действительность. Если лингвистический анализ не содействует такому пониманию, если, вместо этого, он способствует замыканию мышления в круг искаженного мира обыденной речи, он оказывается полностью несущественным. И, в худшем случае, он есть бегство в неполемическое, нереальное, в то, что полемично лишь с академической точки зрения» 7.
Обобщая свой критический анализ одномерности современного человека, Маркузе не может обойти вопрос о причинах существующего положения. Его ответ полностью совпадает с мнением большинства буржуазных философов: вина за столь грандиозные масштабы отчужденности современного человека лежит на науке Нового времени. Ссылаясь на книгу Э. Гуссерля о «кризисе европейских наук», автор «Одномерного человека» ищет корни современного индустриализма в галилеевской науке. Эта наука, утверждает Маркузе, давно уже перестала быть наукой в собственном смысле слова, т. е. чисто теоретическим исследованием вселенной, но взяла на себе универсальную роль в одномерном обществе: она проникла во все сферы — в политику и экономику, в духовную жизнь и мораль, в искусство и даже в быт. В конечном счете, ее стиль мышления детерминирует сейчас всю совокупность социальной жизни развитых индустриальных стран.
Завершив критику индустриального общества, Маркузе, казалось бы, ставит читателя в безысходное положение. «Одномерность» в его изображении выглядит почти непреодолимой силой. Но, оказывается, у автора есть один выход, и он делится им с читателем.
Маркузе выдвигает некий план, или, как он предпочитает выразится «проект» освобождения от одномерной рациональности. Суть этого проекта не в том, чтобы просто критиковать установленный порядок, а в том, чтобы внутри этого порядка сформулировать некий тип рациональности, который не вмещался бы в рамки существующей рациональности и, следовательно, подрывал бы ее изнутри. Дело в том, что, по мнению Маркузе, господствующая рациональность есть осуществление определенного исторического проекта. Для того, чтобы осуществить себя исторически, ей необходимо было вытеснить предыдущий тип рациональности. Таким образом, перед новой рациональностью стоит аналогичная задача. «Проект» Маркузе оказывается «трансцендентным проектом», имеющим свои собственные новые критерии рациональности. Эти критерии, в формулировке Маркузе, выглядят следующим образом:
«1) Трансцендентный проект должен быть в согласии с реальными возможностями, открытыми на достигнутом уровне материальной и интеллектуальной культуры.
2) Трансцендентный проект, вместо того чтобы фальсифицировать, установленную тотальность, должен демонстрировать свою собственную более высокую рациональность в трояком смысле, а именно:
а) он выдвигает перспективу сохранения и улучшения продуктивных достижений цивилизации;
в) он ограничивает установленную тотальность в самой ее структуре, основных тенденциях и отношениях;
с) его осуществление сулит больший шанс на мирное урегулированное существования, в рамках институций, которые сулят больший шанс на свободное развитие человеческих потребностей и способностей» 8.
Уже одной приведенной выдержки вполне достаточно, чтобы убедиться в нереальности и утопичности маркузеанского «проекта». Он противоречив от начала и до конца. Нельзя сказать, что Маркузе не видел этих противоречий. Он их хорошо чувствует, [288] но избавиться от них у него нет возможности. Видимо, это и побуждает его закончить свою книгу художественно эффектной сентенцией Вальтера Беньямина: «Только из-за людей, потерявших надежду, дана нам надежда».
Надо отметить, что еще до появления «Одномерного человека», в произведении «Эрос и цивилизация» (1955) Маркузе пытается углубить критику цивилизации и взяться за исследование истории цивилизации и культуры. Исходя из своеобразного осмысления теории Фрейда, он пытается не только дать анализ современного индустриального общества, но и наметить теоретические перспективы общества нового. По мнению Маркузе, расширение понятия Эроса, внесение новых элементов в его содержание, должны способствовать замене репрессивной цивилизации цивилизацией нерепрессивной. Для теоретического обоснования нерепрессивной цивилизации Маркузе пытается подвести под теорию Фрейда такие соображения, которые откроют доступ к обоснованию возможности нового общества. Первым из них является утверждение возможности нерепрессивного либидо в период зрелости цивилизации. Подобное развитие возможно на основе тех умственных способностей, которые находятся вне принципа реальности и на базе которых в существующей среде возникает свобода.
По мнению Маркузе, путем, который может привести к появлению новой реальности, является сила воображения, фантазия, пренебрегающая существующими культурными ценностями. Эта способность приобретает решающее значение в структуре разума по Маркузе, так как он хранит праисторическую, архаическую память о том времени, когда человек являлся целостностью, находящейся в гармонии с природой. Фантазия имеет собственную истину, а также и претензии на знание. Это память о свободе, способность сохранения целостности и всего того, что человек утратил благодаря прогрессу. По мнению Маркузе, фантазия ведет к знанию, используя искусство, и именно искусство может привести к гармонии противоречивую реальность. Фантазия истинна там, где говорит о свободе и возврате к архаической гармонии. В искусстве это достигается отрицанием несвободы, и его истинность [289] измеряется степенью представления свободы, т. е. она должна быть рассмотрена как эстетический феномен. Таким образом, искусство противостоит реальности, управляемой производственным принципом.
Маркузе указывает, что, хотя искусство всегда являлось формой противодействия, представляя репрессированную свободу, на современном этапе, из-за крайней формы принципа производительности, существующая оппозиционность искусства уже не является эффективной. По его мнению, оппозиция утеряла свою жизнеспособность, и уже не представляет радикальную силу. Маркузе считает, что искусство сохранит свою подлинную сущность там, где разрушит традиционные формы и превратится в радикальную силу в деле освобождения репрессированной свободы, и такую силу он видят в современном искусстве авангарда. Если же искусство примиряется с подавляющим характером общества, то оно может играть в нем лишь отрицательную роль.
Маркузе не разделяет мнения Фрейда о том, что ни на одной ступени развития цивилизации фантазия не меняет своего значения. Он старается обосновать, что цивилизация в форме, отличной от нынешней, и опирающаяся на другой принцип реальности — возможна, что фантазии это под силу, что ее образы (images) обращаются не только к прошлому, но и к будущему, и в большей степени — к будущему, чем к прошлому. Главным для Маркузе является обоснование возможности направления фантазии на будущее; то есть обоснование того, что Фрейд считал просто утопией. Здесь Маркузе обращается к Юнгу, взгляды которого на воображение разделяет. Юнг приписывает воображению сознательность и считает его той силой, которая объединяет всякое противоречие разума. Признание воображения объединяющей силой разума является для Маркузе самым важным. Он считает, что оно в состоянии проложить мост между субъектом и объектом, прошлым и будущим и т. д. Для фактологического обоснования возможности воображения будущего Маркузе обращается к сюрреализму, который ищет в будущем свободу и счастье. Маркузе всецело согласен с идеей сюрреалистов о том, что воображение более глубоко постигает реальность, что его образы более истинны, чем факты; [290] отличительным признаком этих образов и является то, что их истинность, состоящая в том, что она выражает «великий отказ», отказ подавления во всех измерениях, не совпадает с истинностью фактов.
Эта борьба за свободу под силу только искусству, так как с социальной и политической точки зрения она пока что представляется утопией. Обращение к будущему с помощью нерепрессивной социальной конструкции он считает вполне возможным даже с социально-политической точки зрения: когда тотальность репрессии устранена, открывается дорога к возможностям нерепрессивной цивилизации. Таким образом, Маркузе пытается с помощью воображения перекинуть мост между эстетикой и политикой. Утопия по своей природе является единением логического и эстетического, рационального и чувственного. Поэтому обращение воображения к утопии, особенно в социально-политическом аспекте, представляется Маркузе самым выгодным путем.
Воображению у Маркузе отводится одно из главных мест в деле проектирования будущего общества. «Великий отказ» Маркузе является детищем воображения: оно является единственной способностью разума, которая противостоит и отрицает существующую реальность, связывая действительное с возможным. Воображение, считает Маркузе, демонстрирует возможность превращения утопического мира в реальный. Воображение представляет собой ту способность, которая открывает возможности противостояния существующему обществу.
Для обоснования нерепрессивной цивилизации Маркузе обращается к образам Орфея и Нарцисса как к архетипам человеческого существования в условиях репрессивной цивилизации. Направляющим архетипом цивилизации у Маркузе является Прометей как символ прогресса. Но такой символ неприемлем для него, поскольку он утверждает принцип репрессированной реальности и служит ее прогрессу, следовательно, Маркузе ищет символы для новой реальности в архетипах, наполненных противоположным содержанием. Образы Орфея и Нарцисса являются символами нерепрессивной реальности, которые оправдывают присутствие красоты, [291] спокойствия и того порядка, который не подавляет человека. И в такой реальности инстинктивные потребности человека удовлетворены.
Для философского обоснования «орфическо-нарцисского эроса» Маркузе обращается к философии Баумгартена, Канта и Шиллера, где эстетическое измерение представлено как объединяющее чувственную и моральную сферу. эстетическое измерение в маркузеанской интерпретации теории Канта предстает сферой, посредством которой окажется возможным осуществление принципов нерепрессивной цивилизации, где «разум чувственен, а чувства — разумны». Далее он обращается к шиллеровской форме цивилизации, где посредством импульса игры эстетическая функция приведет к согласию чувства и разум, снимет с разума репрессивные признаки и скоординирует его с потребностями чувств.
Для обоснования новой реальности Маркузе обращается к примату чувственности, так как считает, что она является определяющей для существования свободной культуры. А в свободной культуре необходимы сублимация разума и самосублимация чувства, благодаря чему высокие ценности и низкие способности придут в согласие и будут способствовать существованию свободного индивида в свободном обществе. Однако конкретного обоснования возможности этого у Маркузе не имеется.
В деле создания нерепрессивного порядка Маркузе считает решающими сексуальные инстинкты, так как создание такого порядка в большей мере зависит от того, смогут ли в измененных социальных условиях сексуальные инстинкты создать соответствующие свободные отношения между индивидами, т. е. смогут ли они, после устранения господства принципа производственности, создать «либидную рациональность». Для Маркузе важно показать, сколь определяющую роль играет подавление сексуальных инстинктов, отличающее существующую цивилизацию, как в противопоставлении индивида и общества, так и в разрушении целостности индивида. По его мнению, в условиях нерепрессивной реальности будет наблюдаться абсолютно противоположная картина, поскольку трансформация сексуальных инстинктов вызовет изменения и в общественных институтах. Хотя освобождение сексуальных инстинктов [292] в обычных условиях грозит уничтожением государства, Маркузе в своей модели нового общества видит иные перспективы: в свободном обществе, благодаря устранению принципа производительности, социальная трансформация изменит содержание сексуальных инстинктов. И в этом случае сексуальность претерпевает самосублимацию (этот термин у Маркузе означает трансформацию сексуальных инстинктов после устранения принципа производительности). Самосублимация подразумевает восстановление первичной структуры сексуальности и расширение ее понятийного содержания. Самосублимация для Маркузе является самой приемлемой формой из тех, которые протекают без десексуализации, поскольку это такое положение, при котором сексуальные инстинкты и удовлетворены (но их сексуальная организация отличается от прежней, существующей при господстве принципа производительности), и, вместе с тем, либидозны.
Маркузе считает, что самосублимированное либидо, несмотря на свою сексуальную активизированность, не будет опасным для общества: так как сфера удовлетворения инстинктов расширится, оно переместится и в душевную сферу. Объединение физической и духовной сфер посредством инстинктов Маркузе называет «эстетической идеей чувственного разума».
На фоне нерепрессивной сублимации, Эрос переходит с биологического на культурный путь. Эротическая цель уже подразумевает субъект-объектное отношение и стремится к расширению: к уничтожению тяжелого труда, оздоровлению окружающей среды, победе над болезнями и т. д.
Надо отметить, что миссию нового общества Маркузе видит в решении вышеуказанных социальных проблем. Маркузеанская модель новой реальности может показаться наивной утопией, но то, что он еще в 50-х годах указывал на острые социальные проблемы, в том числе и экологические, а их решение считал существенным для функционирования совершенного общества, является его несомненной заслугой.
В связи с анализом нерепрессивной сублимации Маркузе исследует и понятие несублимированного труда. Он считает, что измененные [293] социальные условия должны создать возможность видоизменения труда импульсом игры и действием расширенного Эроса, в результате чего труд будет доставлять удовольствие. Вследствие этого ценность человека будет определяться не тем, какую работу он выполнил (как это имеет место в ситуации отчужденного труда), а его самоценностью. В условиях либидозного труда, по мнению Маркузе, выделятся контуры свободы, благодаря которой индивид приобщится к новым ценностям. В таких условиях признается возможным равенство, сотрудничество и реализация сущностных сил целостного индивида, что Маркузе считает проявлением эстетических элементов не только в искусстве, но и в борьбе за существование. Этим путем Маркузе подходит к новой идее разума, к рациональности удовлетворения, которая выражает такое положение, при котором разум и счастье создают новый порядок управления.
В следующей своей работе — «Эссе об освобождении» — Маркузе исследует новые аспекты индустриального общества и и рассматривает условия возможности нового общества, заключающиеся, в частности, в жизненной потребности человека в свободе, непосредственно связанной с новой чувственностью и новой моралью. Он старается рассмотреть человеческое бытие во всех измерениях и аспектах, а также предлагает модель мира, самого выгодного для свободного существования человека.
В связи с изучением нравственного аспекта человека Маркузе вносит новую моральную категорию — «бесстыдство» (obscenity). По его мнению, бесстыдство свойственно существующему обществу, где истинные человеческие ценности заменены ценностями ложными, а изменения в морали простираются в биологическое измерение, благодаря чему изменяется человеческое поведение и, следовательно, формируется «вторая природа» человека. В таких условиях человек прикован к предметам потребления, противостоит изменениям в обществе, довольствуется консервативными потребностями и т. д. Следовательно, этим утверждается рабство.
Свободное общество должно преодолеть эту ступень и соответствовать всему тому, что является существенным для всего человеческого и для свободы вообще.
Осуществление свободы в будущем обществе, по Маркузе, зависит от технического прогресса. Но этот последний должен изменить свои цели и направление. В новом общества появится человек нового типа, который объединит свободу и необходимость. Человек нового типа, по мнению Маркузе, приобретет новую чувственность, выражающуюся в усилении жизненных инстинктов, которые будут при этом обладать новой направленностью. Освобожденное сознание человека будет способствовать развитию науки и технологии, и в этом случае наука превратится в искусство, а искусство, со своей стороны, создаст реальность, в которой будет преодолено противоречие между воображением и разумом. Маркузе считает этот процесс проявлением нового принципа реальности, в которой будет господствовать эстетическое измерение. Такая реальность у Маркузе принимает производственно-творческий (productive-creative) вид: техника приобретает признаки искусства и «субъективную реальность в объективной форме переносит в реальность».
Новое эстетическое измерение, по мнению Маркузе, представляется эстетической мерой и выражает вид человеческих отношений, в которых чувственность освобождена от репрессивного удовольствия, а человеческие потребности удовлетворены в той мере, в какой возможна борьба против существующих институтов. Признаки этого он усматривает в таких реформах, как упорядочение окружающей среды, урбанистическая реконструкция и т. д.
В новом обществе, в котором эстетика является производственной силой, такая трансформация мира приведет к реальности, сформированной эстетическими чувствами человека. Эстетический мир (Lebenswelt) у Маркузе подразумевает гармонию человека с природой, форму реальности, имеющую новые цели, где действительность станет делом искусства. В таком мире искусство должно превратиться в производственную силу материальной и культурной трансформации. Это означает, что искусство будет существенным фактором, оказывающим влияние на формирование качеств, предметов, «внешности».
Основным пафосом утопической концепции Маркузе является принцип новой реальности, которую призван построить [295] эстетический ethos, в которой научно-технические достижения и интеллектуальные возможности являются залогом создания нового свободного общества — общества, в котором техника преобразовывается в искусство, а искусство создает реальность: «эстетика может превратиться в производственную силу». Утопическую картину общества будущего, так же как и утопическую теорию революции, можно считать главным компонентом творчества Маркузе. Это логично, т. к. критическая теория общества подразумевает представление об иной картине будущего, пусть даже утопической, каковой новая реальность Маркузе и является.
Утопические концепции Маркузе неоднородны и требуют дальнейших исследований. Но, несмотря на свою очевидную утопичность, они интересны и в них содержится ряд важных гуманистических соображений, которые актуальны и в наши дни.
Добавить комментарий